Геннадий Прашкевич - Пятый сон Веры Павловны

– Сережа! – проникновенно, чуть придыхая, обрадовалась Вера Павловна, и не глядя опустилась на стул, предусмотрительно пододвинутый Сергеем. С очень давних пор относилась она к Сергею легко, всегда была с ним откровенна, потому что знала, что лишнего он никому никогда не сболтнет. – Закажи, пожалуйста, летний салат, рюмку баккарди с лимоном, и много холодной минералки со льдом. А кофе мы попросим позже.

Она взмахнула ресницами, будто приглашая Сергея провести с нею весь оставшийся день, и выпалила:

– Я влюбилась!

– Алексею Дмитриевичу это не понравится, – осторожно заметил Сергей.

– Я правду говорю. Я не шучу, Сережа.

– Алексей Дмитриевич обидится даже на правду, мало ли, что он философ, – рассмеялся Сергей. Он восхищался легкостью и свежестью Веры Павловны. – Алексей Дмитриевич любит тебя, но обид не избежать. А то совсем выгонит тебя из дома. Куда пойдешь?

– Сережа, – с нежным придыханием произнесла Вера Павловна. – Я, наверное, сумасшедшая. Меня действительно надо выгнать из дома. Но если бы меня сейчас выгнали, – радостно призналась она, – знаешь, куда бы я купила билет?

– Куда?

Сергей никак не мог понять, шутит Вера Павловна или нет.

Нежный аромат тонких духов кружил ему голову.

– В Дубаи, – выдохнула Вера Павловна.

– Что ты там потеряла? Там пески и верблюды.

– Нет, там фонтаны искрящейся влаги, там невероятное количество по-настоящему интересных людей, – нежно возразила Вера Павловна.

– Ну, если и так, – не поверил Сергей. – Что там случилось?

– Сразу после пресс-конференции…

– Пресс-конференции? – удивился Сергей. – Разве в Дубаи интересуются Чернышевским?

– В Дубаи интересуются всем, – добила Сергея Вера Павловна. – Там работал международный конгресс. Сразу после пресс-конференции мы с Шарлотой де Леруа, это моя подружка, француженка, ужасная ипокритка, как сказал бы покойный Николай Гаврилович, – (она имела в виду Чернышевского), – тощая, как скелет, мы заглянули с ней в кафе-шоп при отеле «Мариотт», в котором жили. Ну, знаешь, – как нечто само собой разумеющееся пояснила Вера Павловна, – из тех дорогих кафе-шопов, куда русские не ходят. Для русских там есть «Гараж», ну, еще «Цайклон». Ну, в общем, сам знаешь, – польстила она Сергею, – для русских в Дубаи существуют свои развлечения.

И призналась, покраснев:

– Не знаю, как у тебя, Сережа, а у меня это приходит сразу.

– Что именно?

– Он сидел за соседним столиком, – глаза Веры Павловны таинственно расширились. В них гуляли далекие бесстыдные зарницы. Может, арабские. – Ну, знаешь, эта благородная осанка, которую дает только истинная порода. Эти черные волосы, действительно черные, как смоль. Европейский костюм. Именно европейский, а не дурацкие арабские простыни. Он сидел один и сперва смотрел на Шарлотту, а потом стал смотреть на меня. А Шарлотта – стервоза. Она похожа на содержанку Жюли, помнишь такую? Ну, как же! – изумилась, не поверила Вера Павловна. – Это бывшая проститутка из романа «Что делать?». Та самая, что произносит знаменитую фразу: «Умри, но не давай поцелуя без любви!» Она из Руана. Это я о Шарлотте. Она законченная вольтерьянка. У нее глаза как пармские фиалки. Она тут же сказала: все таково, каковым должно быть. Она это сказала перехватив мой взгляд. Она сразу все поняла. Все создано сообразно цели, сказала ипокритка Шарлотта, значит, все создано для наилучшей цели. Я тоже люблю Вольтера, Сережа, но не настолько же! Мне сразу не понравилось, как Шарлотта произнесла эти слова. Правда, в тот момент я смотрела на своего соседа. Ну ты же представляешь, ты должен представлять эти короткие яростные взгляды, каждый в долю секунды, не больше!

– Представляю, – пробормотал Сергей.

– Ничего ты не представляешь! – рассердилась Вера Павловна.

Она отхлебнула глоток баккарди из высокого бокала, в котором глухо позвякивал лед, и улыбнулась от удовольствия.

– Не успела я оглядеть благородного господина, привлекшего мое внимание, как мальчик в наряде маленького шейха на крошечном серебряном подносе поднес мне визитную карточку. Увидев это, ипокритка рассмеялась еще стервознее. «Все в мире прекрасно, а зло – только тень на прекрасной картине», – рассмеялась ипокритка. Я же говорю тебе, вольтерьянство у Шарлотты в крови. Но я небрежно скосила глаз на визитку. «Если господин Джеймс Хаттаби, именно такое имя значилось на карточке, желает о чем-то поговорить с двумя скромными учеными дамами, пусть он пересядет за наш столик». – «Зачем тебе эта обезьяна?» – смеясь, спросила ипокритка. «А мне нравятся обезьяны», – смеясь, ответила я. – «Почему ты не пойдешь в зоопарк?» – «Да потому, что это лишено смысла: в любом мужчине хоть на четверть обезьяны всегда найдется». Вольтерьянке это понравилась. Я же говорю, она настоящая стервоза. Или, если объяснять словами Николая Гавриловича, разумная эгоистка. Короче, Сережа, благородный господин Джеймс Хаттаби оказался за нашим столиком. Естественно, сперва он рассказал о себе. Живет в Лондоне, по происхождению – иорданец. «Как иорданец по происхождению, вы, конечно, считаете, что все к лучшему в этом самом лучшем из миров?» – сразу спросила у него стервоза Шарлотта, а я как бы случайно уронила на пол визитную карточку. Он улыбнулся и не стал поднимать карточку. «Я живу в отеле „Мариотт“, – скромно сказал он. – Я много путешествую, мне приходилось многое видеть». – «Мы тоже много путешествуем и живем в отеле „Мариотт“, – заметила ипокритка. Знаешь, Сережа, в тот момент я очень хотела, чтобы у Шарлотты внезапно заболел живот или закружилась голова, ну, что-нибудь такое, но все истинные стервозы от рождения отличаются крепким здоровьем. „Иногда у бассейна я курю кальян“, – многозначительно сообщил нам господин Джеймс Хаттаби. „Еще я много размышляю“, добавил он. – „Ну, да, – так же многозначительно кивнула вольтерьянка Шарлотта, – чтобы оставаться невеждой, чужой помощи не надо. Я, конечно, – добавила она ядовито, – отращивала свой мозг только для того, чтобы не размышлять, а мир обнюхивать!“ Вольтерьянство разжижило кровь ипокритки, но это не смутило господина Хаттаби. „Я независимый человек, – со скромной улыбкой произнес он, немножко красуясь перед нами, наверное, у иорданцев это в крови. – Завтра я лечу в Иорданию, – продолжил он, глядя уже только на меня. – А потом в Мексику. Я в первый раз лечу в Мексику, – сказал он, глядя только на меня. – Говорят, что от мексиканских женщин сильно несет мускусом, по крайней мере, так утверждал в свое время Элвис Пресли“. – „Для иорданца по происхождению вы это хорошо сказали, – заметила стервоза Шарлотта, невинно взмахивая ресницами. – Но слова это слова, нужно уметь возделывать сад своими руками“. Я же говорю, что Шарлотта совершенно отравлена вольтерьянством. У нее глаза как пармские фиалки, но яду, как у змеи. Господин Джеймс Хаттаби, к счастью, смотрел только на меня. „А потом я должен лететь в Париж“, – скромно поделился он планами. Но через несколько дней он снова вернется в Дубаи, здесь ему нравится. Он снова поселится в отеле „Mариотт“, в отеле у него постоянный номер. Улыбнувшись, господин Джеймс Хаттаби вдруг спросил: „А почему вы сидите в кафе-шоп одна?“ Он обращался ко мне и ипокритка фыркнула. Только я, Сережа, уже поняла, что именно имеет в виду господин Хаттаби. Мы, русские женщины, всегда отличались пониманием. „Мой бой-френд очень много работает, – невинно пояснила я. Мне хотелось посмеяться. Я ведь тоже добрая вольтерьянка. – Мой бой-френд очень много работает. Ему необходимо работать много, иначе его дела окажутся в обломе“. – „В обломе? – удивился господин Хаттаби. он явно не понимал предложенной мною терминологии. – А чем занимается ваш бой-френд?“ – „Рубит бобы“, – все так же невинно ответила я. Господин Хаттаби задумался. Не знаю, о чем он думал, но он думал долго, – нежное округлое лицо Веры Павловны торжествующе сияло, в глазах вспыхивали бесстыдные молнии. – Впрочем, он так ни до чего и не додумался. „Мы можем спуститься к бассейну“, – наконец предложил он. – „У бассейна всегда много людей“, – возразила стервоза Шарлотта, она моя близкая подруга, я ее люблю. „Тогда мы можем спуститься в дансинг, в дансинге немного людей и там хорошая музыка“. – „Моя подруга не танцует, – сказала Шарлотта. – Как все русские женщины, моя подруга косолапая. Среди ее предков есть медведи. Видите, какие на ней кривые колготки?“ – „О, Россия! – немедленно восхитился господин Хаттаби. – Водка „Горбачефф!“ Ускорение!“ И добавил: „Мы можем подняться на крышу отеля в курильню“. Намек на мнимую кривизну моих ног смутил его, но не отнял надежды. „Администратор отеля мой друг. Он позволит мне привести в курильню двух прекрасных молодых женщин. Ведь вы не арабки, значит, вам это не запрещено“. И мы, Сережа, поднялись в курильню.