Чингиз Абдуллаев - Исповедь Сатурна

Никогда не прощу им такого предательства. Всей этой шушере, которая развалила страну. Дело даже в не в предательстве, они не были предателями. Они были просто слабыми и некомпетентными людьми, оказавшимися не на своем месте. А потом власть стали рвать на части национальные лидеры, вдруг осознавшие, что можно на этом заработать и политический, и материальный капитал. Не хочу вспоминать об этом. Я мотнул головой. Костя взглянул на меня:

— Все-таки веришь, что у нас жизнь наладится?

— Верю, — упрямо говорю я ему, — обязательно наладится. Иначе и быть не может.

— Поэтому ты здесь и в Россию возвращаться не хочешь? — немного насмешливо спрашивает он меня.

Если бы это был не Костя, я бы врезал ему в зубы. Ну как ему объяснить, что нельзя мне обратно в Россию. Что числится на мне столько всякого… Меня ведь до суда уберечь не смогут, в камере придушат. И я это прекрасно знаю. Как ему объяснить, что я несколько раз ночью плакал. И однажды Саша пришла из своей спальни и сидела рядом со мной. Это когда я Невский проспект во сне увидел. Будто идем мы по Невскому вместе с Костей и его мамой. И вокруг столько солнца, столько улыбающихся людей. Господи, как я заревел во сне! Я ведь свой Ленинград очень любил. Пусть его потом они назвали по-старому, я ведь все равно ленинградец. Это у меня мама-блокадница, чудом выжила в городе. Это мой отец защищал его от фашистов шестьдесят лет назад. И я не могу вернуться в свой родной город. Не мог столько лет увидеть и обнять своего сына. Как мне все это ему объяснить?

Я затормозил. Лег головой на руль и смотрю перед собой. Словно опять в Ленинграде оказался. И шпиль Адмиралтейства вижу. И Васильевский остров. Я здесь прочитал строчку одного поэта, тоже ленинградца, который раньше меня уехал. Он написал: «На Васильевский остров приду умирать». Я бы пополз туда умереть. Честное слово, прополз бы все расстояние от нашего города до Ленинграда, если бы мне разрешили туда вернуться. Только мне нельзя.

Сзади гудели машины. Я очнулся. Костя испуганно смотрел на меня.

— Что с тобой случилось? — спросил он.

— Ничего, — мы снова тронулись, — немного задумался. Ты извини, со мной иногда такое случается. Словно наваждение какое-то. Город наш вспоминаю, людей, тебя маленького. Я ведь столько лет хотел тебя увидеть. И не говори мне, что я не хочу вернуться. Очень хочу, Костя, больше всего на свете хочу. Только нельзя мне. Грехи за мной водятся непрощенные. Нельзя мне обратно. Понимаешь?

Он кивает головой, ничего больше не спрашивая. И на том спасибо. Мы едем дальше. Пока наших преследователей не видно. Наверное, Оглобля уже пришел в себя, но звонить боится. Нужно будет объяснять, как они могли меня упустить. Двое здоровых мужиков не справились с одноруким инвалидом. Нужно будет объяснить Барлоу, почему они меня потеряли. Хотя все равно мне никуда не уйти. Слишком известная примета — моя левая рука. Кроме того, уходить всем троим глупо. Они нас сразу вычислят. Поэтому я и попросил у Барлоу несколько недель, чтобы подготовить пути к отступлению. Он думает, что я готовлюсь к тому, чтобы выполнить его «заказ». Пусть думает. Правда, на всякий случай он прикрепил ко мне своих парней. На случай, если я попытаюсь сбежать. Глупо пытаться. Он думает, что рассчитал все мои ходы, перекрыл мне все пути к отступлению. Только он не знает, какую науку выживания я прошел в России. Там было гораздо сложнее, чем здесь.

В Америке вся мафия — это детский сад по сравнению с нашими отморозками. У них, чтобы убрать человека, нужно собрать всех руководителей мафии, получить согласие, найти исполнителя, заплатить ему, обговорить все детали. У нас в стране любой бомж за тысячу долларов согласится выстрелить из пистолета. Только найди ему оружие и дай деньги. У нас неуважение к человеку вообще и к человеческой жизни в частности в крови. Для нас миллион погибших — статистика. У американцев помешательство на жизни каждого их гражданина. Каждого. Может, поэтому мы в таком дерьме, а они купаются в роскоши?

Пока мы доедем до нашего дома, Барлоу уже будет знать, что я сорвался. Пусть узнает. Пусть задумается. Мне важно показать себя несколько растерявшимся и неуверенным в себе человеком, который боится за своих детей. Пусть он удвоит, утроит число моих преследователей. В решающий момент они все равно не смогут нас остановить. Я продумал свой план в деталях. Когда мне понадобится, Костя и Саша исчезнут, а я останусь один с этой бандой. И тогда уже я буду диктовать правила игры, на которую я вынужден был согласиться.

Нужно отдать должное Барлоу, психологию он тоже немного знал. Не стал сразу звонить мне, пока я в себя приходил. Ему важно было, чтобы я постоянно находился под впечатлением от нападения этих молодчиков. Ему было важно меня не просто заставить, а сломать, чтобы я выполнял их волю. Несколько дней рядом со мной никого не было. Хотя когда я поехал в Бангор, где стоял мой самолет, за мной сразу увязалась машина. И потом в аэропорту мне сказали, что какие-то незнакомцы спрашивали меня и просили показать им, в каком ангаре стоит мой самолет. Итак, они уже знают про самолет. Значит, при любом варианте использовать мой самолет нельзя. Они могут прикрепить к нему какое-нибудь небольшое устройство, которое даст сигнал на землю, где именно я нахожусь. Или взорвут мой самолетик к чертовой бабушке, если я попытаюсь сбежать. Или вообще не дадут мне взлететь. Вариантов много, но каждый из них ведет к моему поражению. Поэтому про самолетик лучше забыть. А еще лучше его продать. Но уже поздно что-либо предпринимать. Деньги, которые я получу за самолет, мне все равно никуда не спрятать. Пусть они думают, что аэропорт в Бангоре — мой резервный вариант.

Я вернулся домой поздно вечером и удивился, увидев, что горит свет. Саша должна быть остаться у своих друзей-баптистов. И в доме никого не должно было быть. Хотя странно, что мои собачки молчат. У нас три собаки, и они обычно реагируют на незнакомцев. Непонятная ситуация всегда очень беспокоит. Я оставил машину около дома и с тяжелым сердцем открыл дверь. Эту картину я никогда не забуду. На диване сидели Саша и мистер Барлоу. Они о чем-то мирно беседовали, и Саша улыбалась гостю. Сколько раз я предупреждал, чтобы она не разговаривала с незнакомцами! И тем более никого не пускала в дом. Конечно, наши собаки не станут реагировать, если Саша сама открыла дверь и впустила в дом этого мерзавца.

К счастью, он был один. Если бы здесь оказался кто-то еще из его подручных, я бы наверняка снова не сдержался. Но Барлоу умел просчитывать варианты. Я даже думаю, что он был настоящим адвокатом и настоящим психологом. Он сумел так разговорить обычно замкнутую Сашу, что она весело смеялась и отвечала на любые вопросы этого типа, которого видела впервые в жизни.