Чингиз Абдуллаев - Исповедь Сатурна

Он поднялся и поманил за собой Барлоу. Я слышал обрывки их разговора из-за закрытой двери. Очевидно, неизвестный отчитывал Барлоу. Тот доложил им о сломленном инвалиде, готовым спасти дочь любой ценой. А этот тип сразу понял, что имеет дело с умным человеком. И поэтому не стал притворяться. Они вошли через несколько минут. Барлоу был красным от возмущения, но молчал. Он вышел за дверь, явно сдерживаясь и едва не хлопнув дверью. Когда мы остались одни, неизвестный мягко сказал:

— Иногда приходится терпеть и таких людей. Говорят, что этот кретин организовал нападение на тебя? Это правда?

— Я думаю, что кретину кто-то подсказал устроить это нападение, — мне важно не переиграть, но и показать себя дурачком не стоит. Мой собеседник умеет читать чужие мысли. Он не просто советник, он, очевидно, мозг организации.

— Возможно, — соглашается он, улыбаясь. — Но во всяком случае я думаю, что тот инцидент нужно считать случайным. А ты действительно тот самый Левша, о котором в России ходили легенды?

— Про легенды не слышал. А Левшой меня назвали в шутку, когда я потерял левую руку.

— Где потерял?

Он перешел на «ты» и разговаривает со мной так, словно мы с ним давние друзья. С этим типом нужно держаться на дистанции. Несмотря на свое изжеванное лицо, он очень умен.

— В Афганистане. Я был командиром роты. Снарядом оторвало, а спасти не смогли.

— И ты, герой-инвалид, решил стать киллером?

— А тебя это так волнует?

Я тоже перешел на «ты», мы с ним были примерно одного возраста, просто его жизнь, кажется, побила еще сильнее, чем меня.

— Не волнует, но интересно. Говорят, что у тебя есть правительственные награды бывшего Союза? Это верно?

— У меня много чего есть. Показать все сейчас или поверишь на слово?

— Вот ты какой ершистый, — добродушно сказал он, улыбаясь. — Ладно, не нервничай. Все будет нормально. Сейчас шеф сам приедет. Через несколько минут будет здесь.

— Так бы сразу и сказал, а то про руку мою расспрашиваешь. И Барлоу присылаешь на переговоры. Ты бы ему сказал, чтобы своих молодчиков не присылал. Я ведь хоть и однорукий, но стреляю неплохо. Вполне мог при следующей встрече отстрелить этому Барлоу голову, к чертовой матери. И любой американский суд меня бы оправдал, увидев мои синяки.

— Мы ему уже сделали втык. Он привык работать своими методами. Не знает, что к нашим людям особый подход нужен.

— Вот ты ему все и объяснишь. А заодно поясни, чтобы не держал меня за фраера. Мне нужны гарантии, что вы меня потом не уберете. Иначе зачем затевать всю эту галиматью, если вы меня все равно кокнете?

— А жаргон тебе не идет, — лениво советует он, — выглядишь не слишком органично. Ты ведь в зонах не был, в тюрьмах не сидел, откуда у тебя блатной лагерный жаргон? А насчет гарантий ты тоже прав. Если захотим, все равно уберем в любой момент. Поэтому тебе лучше на слово нам поверить, чем дергаться.

В этот момент за стеной слышна возня, кто-то бежит. Очевидно, приехал сам шеф. Слышен громкий голос Барлоу. Что-то говорит Трошин. Мой собеседник медленно встает со стула. Я поднимаюсь следом. Дверь открывается, и входит невысокий человек с подстриженными ежиком короткими волосами, острыми чертами лица, пронзительным взглядом. Он хотя и невысокого роста, но сразу ясно, кто перед тобой. И не потому, что все остальные забегали. От него исходит та самая уверенность силы, которая смущает остальных.

— Приехал? — спрашивает он, обращаясь не ко мне, а к моему собеседнику. Тот кивает.

Затем проходит к столу, садится первым и жестом разрешает сесть всем остальным. На этот раз Барлоу, вошедший следом за ним, совсем не чувствует себя столь вольготно, как несколько минут назад. Он осторожно садится на стул где-то в глубине комнаты. Мой собеседник с изжеванным лицом опускается на свой стул. И только после этого сажусь я.

— Вы поговорили? — шеф меня пока игнорирует. Он обращается к своему советнику. Тот кивает.

— Ты согласен? — наконец спрашивает меня этот «авторитет».

Первые слова, обращенные ко мне. Здесь важно не переигрывать. Все-таки передо мной не Барлоу, и даже не советник шефа. Если я начну дерзить или высказываться непочтительно, то меня уберут немедленно, прямо здесь. Несмотря на гигантскую подготовку, какую они провели. Власть шефа держится на авторитете, и я не должен ни в коем случае подвергать ее сомнению.

— Я хотел поговорить, — осторожно начинаю я, стараясь его не раздражать.

У него злые, бешеные глаза, и я понимаю, что свой «авторитет» он завоевывал по-настоящему, в лагерях, а не покупал за большие деньги, сидя в роскошных апартаментах Бруклина.

— О чем? — резко спрашивает он. — Тебе мало, что мы оставляем в живых тебя и твою сучку? Тебе еще нужны какие-то гарантии?

— Нужны, — упрямо говорю я, облизывая губы. — Я хотел с вами встретиться, чтобы вы мне их подтвердили.

— Смотри, какой смелый, — удивляется он. — Ладно, считай, что ты их получил. А кто даст мне гарантии в отношении тебя? Что вдруг не сбежишь и не обманешь нас? Или в последний момент не побежишь в ФБР? Ты нам такие гарантии дать можешь?

Откуда мне было знать, что передо мной сидел сам Коготь. Говорят, что он считался правой рукой самого Рябого, погибшего задолго до того, как я появился в Америке.

— Мне деваться некуда. Я свое дело сделаю, — отвечаю я ему.

И вдруг в разговор вмешивается его советник.

— Он все сделает, — говорит этот тип, и я вдруг с ужасом слышу следующие слова: — У него еще сын есть в Питере. Хороший мальчик, в банке работает. Если даже здесь он от нас скроется с дочерью, то мы его сына там возьмем.

Меня словно обухом по голове ударили. Про Костю разговора не было. Барлоу даже не намекал, что они знают о существовании моего сына. Хотя я должен был догадаться! Если они добрались до моих банковских счетов, если смогли проверить все мои документы и узнать про прежнюю жизнь, то должны были рано или поздно выйти на Костю. Я был слишком самонадеянным, полагая, что они не узнают о его существовании. Мне казалось, что Костю можно исключить из игры. Как же глупо я ошибался.

— При чем тут мой сын? — я так ошарашен, что слышу собственный голос, продолжая играть, хотя чувствуя себя раздавленным тараканом.

А они продолжают давить:

— Это наша гарантия, — говорит советник, обращаясь к шефу. — Никуда Левша не сбежит. Он ведь знает, что мы можем достать и его сына, и его дочь.

— Умный ты, стервец, — не выдерживаю я, обращаясь к советнику.

Тот кивает в знак согласия, но его лицо не меняется. Очевидно, все органы чувств у этого человека давно атрофированы. Наверное, он еще и наркоман, судя по безразличию, с которым он решает человеческие судьбы. Но в его воспаленном мозгу рождаются очень верные схемы. Я — как муха, попавшая в паутину, откуда невозможно выбраться.