Сергей Зверев - За колючкой – тайга

Выходило, что его заместителю и зарплату выдали больше, и премию.

– Ерунда какая-то, – признался Кузьма Никодимович и направился к себе в кабинет.

Следующим, кто услышал его голос, был главный бухгалтер финансовой службы Управления исполнения наказаний. Хотя точнее будет сказать не «следующий», а «следующая», потому как главбухом у «фиников» в Красноярске трудилась Эмма Константиновна Запольская, которая насчитывала зарплату еще тому конвою, что охранял Чурбанова.

– Эмм Констинна, здравствуйте, – поздоровался полковник, услышав знакомый грудной баритон, мало похожий на женский голос. – Как у вас там, на Большой земле?

– Уголь, пыль, нестабильная погода. Нам бы к вам, – сказала бухгалтер.

«Да уж, – подумал Хозяин, – тебя здесь только и не хватало». Эта мысль текла одновременно с его грустным призывом о помощи:

– Эмм Констинна, ерунда какая-то с зарплатой происходит. У меня недочет.

– У вас, может быть, Кузьма Никодимович, и недочет, а у меня полный ажур.

«Корова, – подумал полковник, – наглая, зажравшаяся корова».

– Ажур не ажур, а у меня уже четыре месяца пять тысяч из зарплаты исчезают. И премия за год сомнительно мала. Никаких приказов относительно урезания премии по итогам года мне не было?

Произносить последнюю фразу ему было стыдно, потому что новость о том, как зэк по фамилии Литуновский «распечатал» «дачу», была свежа и присутствовала у всех на устах. И задавать при этом вопросы о премии со стороны полковника было крайне неуместно. Однако деньги есть деньги. Их всегда мало, даже если человек в тайге, а не на Невском. Тем паче не до мнительности.

– Приказов не было. А вы чем, собственно, интересуетесь, Кузьма Никодимович, я прошу прощения?

– Да как же чем? – возмутился полковник. – С чего бы это мне зарплату стали выдавать меньше, чем обычно? Уже четыре месяца!

– Я поражаюсь, – спокойно отреагировала бухгалтер. – Платите по исполнительному листу и при этом спрашиваете, почему уменьшилась зарплата. Я поражаюсь.

– Какому исполнительному листу?? – Хозяин опешил до такой степени, что у него осел голос.

– Такому, я поражаюсь. По решению Центрального районного суда города Старосибирска. Двадцать пять процентов от заработка в пользу Литуновской Виктории Сергеевны и ее несовершеннолетнего сына Ивана, я поражаюсь.

В ушах Хозяина зазвенела порванная седьмая гитарная струна, и он сел на стоявшее за его спиной кресло.

– Вот су… Пид… Ёпт… Сволочь!..

Его лицо побагровело от унижения и понимания собственной глупости.

– Я поражаюсь, – по-женски непонимающе прогудела Эмм Констинна. – Всю службу безвылазно жить в тайге, и…

– Это не то, о чем вы подумали, – не зная, куда деваться от самого себя, прохрипел полковник.

– Конечно, не это, – согласилась бухгалтер. – Двадцать пять процентов от своего заработка мужчина платит женщине за ее душевную красоту. Я возмущаюсь. У вас еще есть вопросы?

– Пока нет, – попрощался полковник и повесил трубку.

Главное теперь – успокоиться. Не дать волю эмоциям. Пистолет-то вот он, рядом. Стоит лишь клацнуть замком сейфа, и его рукоятка привычно ляжет в ладонь. Однако делать этого не стоит, потому как первое, что он сделает, взяв в руки оружие, это направится на лесоповал и пристрелит Летуна. А это, простите, срок. Реальный, и последствия его назначения в окне, прямо перед глазами. А потому нужно взяться руками за стол, сжать ладони и досчитать до десяти.

До десяти достаточно. Ярость схлынет, останется злость. От злости избавиться вообще проще простого.

Дойдя до шкафа, Хозяин вынул бутылку коньяка, рюмку и банку кремянских соленых огурцов, хранящуюся еще с осени. Вот так… Одна… Вторая…

Есть злость?

А какая злость? Не понимаю.

Вот и хорошо.

Гарантии того, что Литуновский в ближайшие полчаса не помрет, есть. И какие гарантии! Оп, третья…

Так хорошо и спокойно на душе, что впору посмеяться над собой, незадачливым. Да ладно придуриваться… «Незадачливым»…

Долбое..!

Стоп, стоп. Так недолго опять к сейфу потянуться. На чем он остановился? Ага…

Так хорошо и спокойно на душе, что впору… Что впору повспоминать тот день, когда заключенный по фамилии Литуновский предложил беспроигрышный вариант, как на шишках сделать капитал. И он, начальник колонии, где перевоспитывается Литуновский, сам пригласил в зону юриста, чтобы сделка носила законный характер. И этот Литуновский, чтоб его вывернуло, сам диктовал условия той сделки…

– Дежурный!

В двери показалось лицо с едва видимыми щелками глаз.

– Литуновского снять с работ и доставить ко мне в кабинет.

– Есть.

– Дежурный!..

– Вот пистолет, сдай в комнату для хранения оружия.

«С чего бы это?» – подумал ефрейтор-бурят, не припомнив ни единого случая, когда начальник колонии сдавал бы оружие в КХО. Однако пистолет оформил, за Литуновским уже следовали.

Как ни старался Хозяин скрыть ярость, сделать это ему не удалось. Едва в проеме двери появилось невозмутимое лицо неудавшегося беглеца, полковником вновь овладели бесы. Однако вскоре он стал понимать, что невозмутимость на лице Летуна – это вынужденная мера. Едва тот начнет нервничать, придут в движение голосовые связки. Разговор постепенно превратится в кашель, а потом – в утробное уханье. О туберкулезе изобретателя полковник был наслышан, а потому оставил Литуновского у порога, велев лишь прикрыть дверь.

– Что это такое, осужденный Литуновский?

Андрей скосил взгляд на разметавшиеся по столу в двух метрах от него клочки бумаги и пожевал губами.

– Рискну предположить, что это квитки, подтверждающие начисление заработной платы и удержание с этих начислений.

– Откуда ты знаешь, зэк? – бросил Хозяин. – У тебя зрение такое хорошее?

– Я рискнул предположить. Получается, угадал.

Обойдя врага, полковник, как барс, прокрался к креслу и медленно в него опустился.

– Ты знаешь, урод, что бухгалтерия нашего долбаного УИН уже четыре месяца четверть моей зарплаты удерживает и направляет в адрес твоей жинки?

– Конечно, знаю.

Как успел полковник? Как не успел Литуновский?..

Пытаясь подняться с пола и глядя на струйку, стекающую с носа на крашеный тес, зэк оперся на локоть и стал рассматривать окровавленную ладонь.

Кажется, это даже не нокдаун. Это нокаут чистой воды. Локоть скользнул по чистому полу, и Литуновский врезался в доску подбородком.

Странно, но после этого падения он начал приходить в себя. Много ли ему надо, увечному? Голод, болезнь и незаживающие после первого побега раны превратили его в неловкую куклу, готовую падать всякий раз, едва ее поставят на пол. Можно было даже не бить. Просто толкнуть в грудь.

Но Литуновский понимал гнев начальника. Он был ему знаком. Вот так же чувствовал себя он, находясь три месяца в карцере. К нему перестала приходить и приводить Ваньку Вика. Не появлялись они и сейчас. День минувший был теперь милее, чем наступивший. В той жизни, после первого побега и до второго, он видел Вику, разговаривал с ней, а потому жил. Сейчас она была так далеко, что не было смысла даже писать. А какой смысл? Литуновский подсчитал, что за время нахождения в шестом бараке «седьмой» колонии он отправил в Старосибирск сорок три письма. И не получил ни одного в ответ. Вика, не сумев простить, забыла его. Наверное, в тот момент, когда он, решив поменять встречу с ней на смерть, отказался стучать в бочку ассенизаторской машины изнутри.