Андрей Костин - Канатные плясуны

— Дура, — пробурчал Дима. — Паришь или Париж? — уточнял «Робин Гуд».

— Ничего, скоро будем на месте, — подбадривал всех Дима. — Я знаю, как тут дорогу «срезать», чтоб покороче.

В Нововладимире оказались две гостиницы и обе на ремонте.

— Что вы хотите, — оправдывал местный сервис Семен, хотя никто его об этом не просил. — Я сам в газете читал: Нововладимир включили в Серебряное Кольцо. Туристический маршрут. Со следующего года здесь будут одни экскурсии. И японцы, и американцы, и другие иностранцы. Должны же у них отели хотя бы две звездочки иметь…

— Две звездочки, три звездочки, а лучше пять звездочек, — философски заметил Ренат. — Вот только где мы ночевать будем?

— Здесь! — воскликнул Дима, указывая на здание с признаками сталинского классицизма.

— Здесь? — недоверчиво спросила Джессика.

— Мужики, отдайте мою долю, и я сваливаю, — потребовал «Робин Гуд».

— А спать ты где будешь?

— Да уж лучше на кладбище, там всегда какой-нибудь бомж знакомый найдется, теплый склеп обеспечит.

— Не валяйте дурака, — посоветовал Дима. — Это же культурное учреждение. ТЕАТР!

Здание областного театра выглядело внушительно. Колонны у парадного подъезда не уступали по толщине Большому в Москве. Вместо квадриги был позеленевший от времени бронзовый советский герб.

— Именно, учреждение культуры, а не постоялый двор, — резонно возразил Ренат. — Кто нас туда ночевать пустит?

— Я главрежа знаю, вспомни, я рассказывал, он мою пьесу поставить на сцене этого театра собирался, — высокомерно бросил Дима. — Так неужели не найдется, где переночевать автору — с компанией?

И он решительно забарабанил по парадной двери. Стук его кулака гулко отдавался в казавшемся пустым здании, но минут через десять загремел отпираемый замок и тяжелая высокая створка двери со вздохом отворилась.

Им открыла сторожившая театр женщина с седыми тщательно уложенными волосами.

— Мне срочно нужен главный режиссер, — строго сказал Дима.

— Мы с ним встречались в Москве на фестивале, и он приглашал приехать…

— И ехали бы сразу к нему, зачем такой шум поднимать? — удивилась сторожиха.

— Да вот незадача, адреса я его не запомнил, — Дима развел руками. — Не могли бы мы отсюда ему позвонить? Он обрадуется, не сомневайтесь.

— Проповедники, что ли? — поинтересовалась сторожиха. — А какой ориентации?

— Почему — проповедники?

— А у нас последние годы только проповедники разные театр арендуют. Из Америки приезжали, Кореи, а один — с кометы Галлея…

— Про комету он загнул, — не поверил Ренат. — Не так уж она близко от нас и пролетела.

— Вот и я думаю, загнул, — согласилась пожилая женщина. — Правда, он не утверждал, что лично прилетел, а что-то про своего астрального двойника талдычил.

— Вот чушь! — хмыкнула Джессика.

— А мы не против, — женщина покачала головой. — Вот после концертов, когда «металлисты» всякие приезжают, молодежь и насорит, и кресла попортит… А у проповедников тихо так, чинно, книжки раздают. Разве что стошнит кого во время медитации.

— А спектакли какие сейчас идут? — жадно спросил Семен.

— Спектакли? — она удивленно посмотрела на него. — Какие спектакли?

— Как какие? С актерами…

— С какими актерами, где теперь им взяться у нас? Хорошо еще, денег за аренду хватает здание содержать…

— Так вы позволите позвонить?! — вмешался Дима. — Вашему главному…

— Ох, и не знаю… Вот если бы вы были проповедниками или на худой конец «металлистами»… А так… стоит ли беспокоить начальство в такой час? Подождите завтра.

— Гастролеры мы, — вдруг ни с того ни с сего вмешался «Робин Гуд». — Обширнейший репертуар. Греческая трагедия, сатирические куплеты, фокусы с полным разоблачением.

— Я лично разоблачаться, то есть раздеваться, не стану! — возмутилась Джессика.

— Ладно, заходите внутрь, — смилостивилась сторожиха.

В комнате, где она дежурила, стояла клетка с волнистым попугайчиком.

— Сю-сю, — сказал Дима, теребя пальцем прутья клетки и надеясь подлизаться к сторожихе.

— Козел, — картавя ответил попугайчик. — Попа хо-о-роший…

— Никогда не думал, что у птиц такой обширный словарный запас! — изумился Семен.

— И такие вкусы, — заметил «Робин Гуд».

— Звоните, — сторожиха нервно протянула трубку. — Это вообще не мой попугайчик.

Через пару минут все было улажено.

— Мой знакомый главный режиссер… сдает нам весь театр на любой срок. В гостинице получилось бы дороже, если на каждого по номеру, — почему-то смущенно пояснил он.

— И пусть забирают отсюда попугайчика! — вдруг взъерепенилась Джессика. — Раз помещение наше, я не позволю всякому там обзываться! Неизвестно, что он про меня скажет!

Тихо, словно зал был полон и уже начался спектакль, они прошли по проходу и уселись в плюшевые кресла первого ряда. Тем временем Дима включил прожектор-пистолет, и его направленный луч высветил круг на темной сцене.

— Я боюсь, — тихо прошептала Джессика.

— Мне тоже стало страшно, — признался Семен.

— «ОСЕНЬ», — провозгласил Дима, появляясь в свете прожектора. — Исполняется впервые.

И начал:

— Подожди, не исчезай, — протянул руку, словно дотронулся до плеча невидимой собеседницы, — Ты придешь снова? Ты придешь? — настойчиво повторил он.

Сел на расшатанный стул и сжал ладонями голову.

— Не надо, милый, не из-за чего, — ответил он сам себе изменившимся голосом.

— Я боюсь, когда ты уходишь.

— Почему?

— Это осень, — сказал он. — Последняя осень.

— Будут еще.

— Не знаю.

— Будут, будут, — успокоил он сам себя, как ребенка.

— Я устал.

— Не надо. Не из-за чего.

— Ты дрянь, — выругался он. — Все время норовишь улизнуть…

«Тут она погладила его по небритой щеке,» — сообщил Дима зрителям.

— Желтые листья уже упали, — с обидой отметил он. — Скоро они сгниют, — добавил мстительно.

Она отдернула занавеси.

— Скоро рассвет. Ты мне не нравишься такой.

— На улице пожар? — спросил он.

— Нет, просто туман.

— Ты счастлива?

— Нет, просто туман.

— Пахнет дымом.

— Это листья жгут.

— Ждут? — не расслышал он. — Чего ждут?

— Огня.

— Все его ждут.

— Нет, все его боятся.

— И ты?

— Мне все равно.

— Ты дрянь, — снова завелся он.

— Прекрати. Скоро рассвет.

— Нет, это кончается осень.

— Будут еще.

— Нет.

Они замолчали.

Солнце еще не взошло, но на улице стало совсем светло.

Была такая тишина, что казалось — метла первого дворника зазвенит, как виолончель. В воздухе пахло дымом и сырой землей.

Старик сидел в кресле. Казалось, он спал с открытыми глазами. Соседи считали его немного чокнутым — по ночам он любил разговаривать сам с собой.