Андрей Костин - Предупреждение путешествующим в тумане

— Ладно. Пусть будет по-вашему.

— Вижу, не помог вам? — спросил старик.

— Да уж.

— А как же деньги? Могу я их себе оставить?

Я кивнул. Господин вновь притронулся к папахе и, поначалу пятясь задом, стал удаляться. Я посмотрел ему вслед и подумал, что самым идеальным для меня выходом было бы сесть в машину и уже вечером принимать душ в московской квартире. Если бы у меня была возможность выбирать, я бы поступил именно так… Потому что теперь я уверен — в первую ночь по дому бродил не Бессонов. Но кто?

Я облокотился на парапет и снова посмотрел на воду. А сам проигрывал про себя ситуацию: вот подхожу к вешалке, дотрагиваюсь до куртки. Она мокрая… отворачиваю полу, чтобы рассмотреть этикетку…

К двери номера была приколота записка: «Ваша машина отремонтирована. Деньги оставьте сторожу. Счастливого пути».

Я немного удивился такому сервису, но машина была теперь как нельзя кстати. Только интересно — когда они успели? Днем в гараже не было ни души.

…Приятно снова оказаться в салоне автомобиля. У меня возникло такое чувство, словно я вернулся домой. Может, это и есть мой дом, а дорога — отечество?

Смотря какая дорога, конечно.

Я остановился и некоторое время рассматривал грязные подтеки на стекле. Потом включил дворники. Стекло все равно оставалось грязным. Решил протереть его изнутри и достал тряпку. Она лежит у меня на полочке под «бардачком». Из тряпки что-то выскользнуло и упало на пол.

Я наклонился и долго шарил под сидением, пока пальцы не наткнулись на круглое и плоское. Это была женская пудреница. Откуда она взялась — не пойму. Машинально открыл крышку, увидел, что зеркало внутри пудреницы раскололось от удара. И расстроился. Не то чтобы я верил в приметы. Это как прогноз погоды. Верить не веришь, а зонтик все равно берешь с собой.

Положил пудреницу в перчаточницу, завел машину. Впереди большая лужа и пришлось притормозить, чтобы не обрызгать молодого человека в светлом плаще и шляпе с мягкими полями. Он проводил меня внимательным взглядом.

Торопиться было некуда, и я петлял по разбитым улочкам города. Кончилось тем, что проколол шину. И именно в тот момент, когда я, тихо матерясь, менял колесо, меня осенило. Наверное, по ассоциации. Я вспомнил, что уколол палец, рассматривая чужую куртку на вешалке в доме Бессоновой. 0 металлическую скрепку. Такими в химчистках прикрепляют номерок.

И теперь я знал, что мне делать дальше.

Через четверть часа не без помощи администратора гостиницы у меня в кармане лежали адреса химчисток. Их оказалось всего две. Надеюсь, количество зависело от общей численности горожан, а не от их гигиенических воззрений. В первой мне не повезло. Закрыта на ремонт, и, видно, давно. А вот в другой меня ждали сюрпризы. Один лучше другого.

К примеру, за окошком приемщицы восседала чересчур статная особа с ядовито-рыжими волосами и огромными круглыми, словно блюдца, глазами. Между прочим, кристально голубого цвета. Редчайший экземпляр.

Я закрыл дверь и стал внимательно изучать прейскурант на стене. Пожалуй, даже слишком внимательно. Экземпляр искоса наблюдал за мной, явно забавляясь.

Наконец я не выдержал и обернулся, стараясь сохранить подобающую твердость.

— Пришел по делу, — начал я, — да совершенно не могу вспомнить, какому. А почему я не вижу толпы мужчин, осаждающих вашу химчистку?

— Это еще зачем?

— Думаю, не из корыстных соображений привести в порядок свой гардероб, а лишь обогатить свою серую жизнь встречей с вами. Такое не часто увидишь.

— Ну да, — она надула губки, — эти мужики самые противные. Так и норовят в каждое пятнышко носом ткнуть, словно я его наделала.

— Не может быть! Вам явно попадались изгои. Да, кстати, моя куртка тоже здесь побывала, и я не имею ни малейших претензий.

— Что-то вас не припомню.

— Просто не я получал… В уме быстренько подсчитал: вечером в четверг, когда Бессонов поругался с женой и ушел из дома, куртка была на нем. А в субботу утром я обнаружил ее на вешалке.

— В пятницу приносили, — уточнил я, — такую спортивную куртку, синию, с красными полосами. Просили побыстрее почистить.

— Сынок, что ли, приносил?

— Почему вы так решили?

— Нет, для такого сына вы слишком молоды.

— Спасибо. Но как вы запомнили?

— Сейчас мало клиентов. Да и куртка старомодная. Такую выбросить дешевле, чем почистить.

— И вас ничего не смутило в этой куртке? Пятна крови, например?

— Да вы что? — голубые глаза заполнили все помещение. — Куртка в глине была. Никакой крови, такие мы не принимаем…

Я позвонил Бессоновой из первого автомата, а когда подъехал к дому, она уже ждала меня у калитки. В этом было что-то патриархальное.

— Поедем к реке, — сказала она, развязывая шарф на шее. — Мне хочется видеть реку.

Нина была чудо как хороша.

Возле домика знакомой старушки пришлось съехать на обочину, чтобы обогнуть дорожные машины. Дальше была грунтовка, раскисшая от дождя, и колеса стали пробуксовывать. Я боялся, что мы застрянем, и потому ехал очень осторожно. Всю дорогу мы молчали. Нина смотрела в окно, и только один раз, когда нас здорово тряхнуло на ухабе, обернулась в мою сторону. Но ничего не сказала.

По машине застучали капли, и я включил дворники. У обрыва остановились.

Моя спутница задумчиво провела пальцем по запотевшему стеклу. Я достал сигарету.

— Подождите, — сказала она, — откройте лучше окно. Подышите здешним воздухом. Я дышу им каждый день, не мешало бы и вам попользоваться. Как врач говорю.

Слышно было, как в траве шумит дождь.

Я повернулся к ней и осторожно провел ладонью по обтянутым капроном коленям. Она замерла, и я только чувствовал в темноте ее взгляд.

— Довольно банально, — прошептала она.

Ее кожа казалась обжигающе горячей, и, едва я наклонился к ней, она приоткрыла рот. Губы были мягкими и отдавали помадой. Я почувствовал ее пальцы на затылке. Она прижималась ко мне всем телом, и я, казалось, был весь в этих губах и в этой помаде…

— Как тут душно, — сказала она.

— Не выходить же под дождь.

Я поднял с пола сломанную сигарету и выбросил в окно. Достал новую. Включил зажигание, и некоторое время двигатель работал на холостом ходу. Потом выжал сцепление, и мы тронулись с места.

Мы молча проехали по грунтовке до моста и снова попали в тусклый дым фонарей. Дождь не утихал.

— Кто у тебя? — моя рука лежала на рычаге скоростей, и Нина накрыла ее ладонью.

— Сейчас никого.

— А была? — она усмехнулась, — Та, единственная?

— Ее уже нет. Она погибла. В автомобильной аварии.

— Ты ее очень любил? Я кивнул.

— Она была красивая?

— Да, наверное, очень. Мне трудно быть объективным.

— Как ее звали? Я ничего не ответил.