Игорь Приходько - Жесткй вариант

«Десять умножить на десять», — вспомнилось мне хвастливое упоминание Дяди Вити о численности «армии» его охранников. В данный момент меня интересовал один — тот, с автоматом «борз», забравший ВЧ-рацию в виде портативного радиоприемника. Связаться с базой Краснодарского СОБРа, не зная кода и частоты, они не смогут, да и назначение «приемника» вряд ли поймут, но все-таки… И пистолет: не то плохо, что подарка Коробейникова не стало у меня, а то, что он достался бандиту Шороху. Отмычки — черт с ними!

«Мерс» медленно отъехал от ресторана, словно объелся он, а не пассажиры. «Вольво» постояла, охранники убедились в отсутствии слежки и увязались за шефом на дистанции ста метров. Как только они свернули, настал и мой черед.

Роль капо в этой провинциальной пародии на гангстерскую «семью» (от неполноценности своей ставшей разве что более жестокой и беспринципной) отводилась, несомненно, Коноплеву. Командиры «десяток» особого значения не имели, хотя неплохо бы их выбить первыми и тем самым уменьшить кровопролитие. Ничего, Шорох и Демьян отвечают за районы, у них мы и спросим об остальных.

А вот Дядя Витя на босса не тянет. На два с половиной центнера — может быть, а на босса — никак: не поедет босс в гостиницу запугивать мента. В крайнем случае с этой миссией справится капо — и то для мента большая честь. Капо в бегах, значит — заместитель босса, посредник между боссом и капо. Босса здесь может не быть вообще — он может жить в Краснодаре или Москве, Париже или Брюсселе, а здесь бывать наездами или действовать через эмиссаров. А потом, «неподтвержденные оперативные данные», о которых мне пел Брюховецкий, они и есть неподтвержденные, и структура градинской мафии (не что иное как организованная груп-пировка) может быть иной…

«Мерседес» остановился возле дома на Центральной, где проживали Онуфриевы, подождал, пока откроются автоматические ворота, и въехал во двор. «Вольво» мигнула фарами и умчала.

При воспоминании о своей первой любви мне стало грустно. Грустно и стыдно оттого, что я не понял в этой жизни чего-то важного, быть может, главного, пропустив целую эпоху длиной в восемнадцать лет. Мы никогда не говорили о деньгах — у нас они не водились, мы просто не знали, что такое сумма больше тридцати копеек, которые выделяли нам родители на завтрак. Восемнадцать лет я служил, учился, опять служил, штурмовал какие-то стены, освобождал заложников, стрелял в террористов — рисковал за ничтожную зарплату, полагая, что делаю большое и важное дело, ограждаю мирных граждан от посягательств на их добро, честь, достоинство, здоровье. Каких граждан? Депутатов, членов правительства, которые получают в сотни раз больше, разворовывая страну? Онуфриевых, Кудряшовых, которые платят своим охранникам по пять кусков в месяц, разъезжают в «мерседесах» и поглощают заморскую пищу в дорогих кабаках? Для Лиды эти восемнадцать лет не прошли даром — она поняла все своевременно и правильно. Жигарин тоже понял, что «жизнь человеку дается один раз», и решил прожить ее так, чтобы больше не хотелось.

Прожил бы по-другому и я. Если бы не мое дурацкое воспитание. Но мне теперь уже тридцать пять, меня исправит могила.

Я простоял у Лидиного дома час, пока в окнах не погас свет, и понял, что до утра оттуда никто не выйдет.

Можно было поехать в гости к Шороху и забрать свой пистолет, риск — мое ремесло, но в тех случаях, когда речь идет о моей жизни. А не о жизни Володи Сумарокова. Теперь все замыкалось на нем: его свобода становилась свободой моих действий.

Официально от работы в группе Сумарокова меня никто не отстранял, но после его исчезновения, после знакомства с блокнотом Коноплева, вчерашнего разноса в кабинете начальника милиции, попытки обвинить меня в незаконных действиях и сговоре со сбежавшим бандитом я не мог доверять ни Демину, ни Яковенке, ни Турбину, ни Колченогову; мне никто не даст ордера на обыск многочисленных объектов ЗАО «Мак», никто не подпишет постановления о производстве химэкспертизы флакона духов на предмет обнаружения наркотика: уголовного дела нет.

Закрыть его было выгодно всем, в худшем случае — спустить на тормозах, превратить в безнадежный «висяк». Местное начальство знает, что оно живет в портовом пограничном городе, контролируемом хорошо организованной преступной группировкой; знает, благодаря кому и чему город с закрытыми шахтами, загрязненным побережьем, ничем не примечательный, со скудной промышленностью, все-таки держится на плаву. Если выбить «кормчих» — накроется ЗАО «Мак» с его заводами, потеряет работу несколько сотен человек, возрастет преступность, изменится расклад голосов на выборах…

Думаю, что все эти аргументы они приводили в разговоре с Володей Сумароковым, убеждая его «завесить» дело, с которым связано много влиятельных людей и уплывший миллион, не говоря о кокаине, которйщ до этого в регионе не фигурировал, о бежавшем чекисте Коноплеве, у которого по роду предыдущей деятельности наверняка имелось кое-что помимо блокнота, о внушительной — тут Завьялов прав — цифре смертей. Видимо, Володя на это не пошел, его взяли «в обработку», дело уничтожили, и я, по сути, остался для них единственным камнем преткновения.

А мне плевать, я не местный!

Я им сказал свои условия — миллион, и меня тут не было. Они не согласились, стали рассказывать про уши на тарелке. Если бы я боялся, то продавал бы себе на Арбате женские прокладки с «крылышками» для белья. Бросив «гольф» в двух кварталах от гостиницы, я пробежался по ночному городу, влез в открытое окно мужского туалета на первом этаже и, никем не замеченный, поднялся по черной лестнице в свой номер.

Все было так, как я оставил. «Наружка» не сработала, мое отсутствие осталось незамеченным. Быстро собрав вещи в сумку, я запер дверь на ключ и направился к выходу.

На месте коридорной дремал широкоскулый ковбой. Из-за пояса у него торчал мобильный телефон. Я уже свернул на лестницу, когда раздался зуммер — пришлось отпрянуть за угол.

— Спит, как сурок, все тихо, — вполголоса ответил ковбой. — По парадной не проходил, а черная — не мой объект, там на втором… Ладно, проверю… Сейчас посмотрю!..

Он встал и направился по затянутому полумраком коридору к моему номеру. Пришлось вернуться — упустить такой шанс было бы преступлением.

Мягкая ковровая дорожка скрадывала шаги. Охранник подошел к двери с номером «341» и прислушался. До него оставалось два шага, когда под моей ногой скрипнула половица. До сих пор я избегал действий по «жесткому варианту», но он попытался выхватить пушку — это предопределило мой выбор тактики и его судьбу.

Сильный удар ногой мгновенно погасил в нем сознание. Я подхватил его и втащил в номер.