Грэм Грин - Тихий американец

– А форму?

– Форму – тем более.

Нелегко снова встретиться с человеком, который, как говорится, спас вашу жизнь. Я не виделся с Пайлом, пока лежал в госпитале, и его вполне понятное отсутствие (он ведь куда болезненнее моего воспринимал наше щекотливое положение) непомерно меня тревожило. И по ночам, пока не действовало снотворное, я представлял себе, как он поднимается по моей лестнице, стучится в мою дверь и спит в моей постели. Я был к нему несправедлив, и к сознанию того, что я у него в долгу, примешивалось еще и чувство вины. К тому же мне было не по себе и за историю с письмом. (Какие отдаленные предки наградили меня этой идиотской совестью? Право же, она не отягощала их, когда они насиловали и убивали в свои палеолитические времена.) Я частенько задавал себе вопрос: пригласить мне моего спасителя на обед или выпить с ним в баре «Континенталь»? Передо мною встала не совсем обычная светская проблема, ее решают в зависимости от того, во что вы цените свою жизнь. Обед с бутылкой вина или двойная порция виски? Вопрос этот тревожил меня уже несколько дней, но его разрешил сам Пайл, придя и окликнув меня через запертую дверь. Я спал в этот жаркий послеполуденный час, измученный болью в ноге от ходьбы, и не услышал стука.

– Томас, Томас! – Зов его стал частью сна. Мне снилось, что я бреду по длинной пустой дороге и не могу дождаться поворота, его все нет и нет. Дорога вьется впереди, как лента телетайпа, и кажется, ей не будет конца, как вдруг в пустоту ворвался голос – сначала плач, доносящийся с вышки, а потом зов, обращенный ко мне: «Томас, Томас!»

– Убирайтесь, Пайл, – прошептал я. – Не подходите. Я не хочу, чтобы меня спасали.

– Томас! – Он колотил в дверь, но я притаился, будто я снова лежал в рисовом поле, а он был моим врагом. Вдруг до моего сознания дошло, что стук прекратился и кто-то тихо разговаривает за дверью. Шепот – вещь опасная. Я не знал, кто там шепчется. Потихоньку я сполз с кровати и с помощью палки добрался до двери. Должно быть, я двигался не очень ловко, и они меня услышали; во всяком случае, снаружи воцарилось молчание. Тишина, как растение, пустила побеги; казалось, она проросла под дверью и распустила листья в комнате. Мне не нравилось это молчание, и я нарушил его, распахнув настежь дверь. В проходе стояла Фуонг, руки Пайла лежали у нее на плечах; у них был такой вид, будто они только что целовались.

– Что ж, входите, – сказал я. – Входите.

– Я не мог вас дозваться, – объяснил Пайл.

– Сначала я спал, а потом не хотел, чтобы меня беспокоили. Но меня все равно побеспокоили, поэтому входите. – Я спросил по-французски Фуонг: – Где ты его нашла?

– Здесь. В коридоре. Я услышала, как он стучит, и побежала наверх, чтобы его впустить.

– Садитесь, – сказал я Пайлу. – Хотите кофе?

– Нет, я не сяду, Томас.

– А мне придется. Нога устает. Вы получили мое письмо?

– Да. Жаль, что вы его написали.

– Почему?

– Потому что это сплошная ложь. А я верил вам, Томас.

– Не верьте никому, когда в деле замешана женщина.

– Вот и вам теперь лучше мне не верить. Я буду пробираться сюда тайком, когда вас не будет дома, писать письма с адресом, напечатанным на машинке. Должно быть, я взрослею, Томас. – Но в его голосе были слезы, и он выглядел еще моложе, чем обычно. – Разве вы не могли победить без вранья?

– Нет. Двуличность – характерная черта европейца, Пайл. Приходится хоть как-то возмещать то, что мы бедны. Хотя лично я, кажется, был неловок. Как вам удалось уличить меня во лжи?

– Не мне, а ее сестре, – сказал Пайл. – Она теперь работает у Джо. Я только что ее видел. Она знает, что вас отзывают на родину.

– Ах, вы об этом, – сказал я с облегчением. – Фуонг тоже знает.

– А о письме от вашей жены? Фуонг знает о нем? Ее сестра видела и это письмо.

– Каким образом?

– Она зашла сюда вчера, когда вас не было дома, и Фуонг показала ей письмо. Мисс Хей читает по-английски.

– Понятно. – Бессмысленно было сердиться на кого бы то ни было: виноват, очевидно, был я один. Фуонг показала письмо, желая похвастаться,

– поступок ее не был вызван недоверием.

– Ты знала об этом еще вчера ночью? – спросил я Фуонг.

– Да.

– Я заметил, что ты как-то притихла. – Я дотронулся до ее руки. – А ведь ты могла бушевать, как фурия. Но ты – Фуонг, ты не фурия.

– Мне надо было подумать, – сказала она, и я вспомнил, что, проснувшись ночью, я по ее дыханию понял, что она не спит. Я протянул к ней руку и спросил: «Le cauchemar?» 41Когда она появилась на улице Катина, ее мучили дурные сны, но прошлой ночью в ответ на мой вопрос она лишь покачала головой; Фуонг лежала ко мне спиной, и я придвинул к ней ногу, – первый шаг к сближению. Даже тогда я ничего не заметил.

– Объясните, пожалуйста, Томас, почему…

– По-моему, все ясно. Я хотел ее удержать.

– Чего бы это ей ни стоило?

– Конечно.

– Это не любовь.

– Может, не такая, как ваша, Пайл.

– Я хочу ее уберечь от всякого зла.

– А я нет. Ей не требуется ангел-хранитель. Я хочу, чтобы она была со мной. И днем и ночью.

– Против ее воли?

– Она не останется здесь против воли, Пайл.

– Она не может вас любить после того, что произошло. – Его понятия были очень незамысловаты. Я обернулся, чтобы поглядеть на Фуонг. Она вошла в спальню и одернула покрывало, на котором я лежал; потом сняла с полки одну из своих книжек с картинками и уселась с ней на кровать, словно наш разговор ее совсем не касался. Я издали видел, что это была за книга: рассказ о жизни английской королевы в иллюстрациях. Мне была видна вверх ногами парадная карета по дороге к Вестминстеру.

– Слово «любовь» употребляется только на Западе, – сказал я. – Мы пользуемся им из сентиментальных побуждений или для того, чтобы прикрыть наше мучительное влечение к одной женщине. Здешние люди не знают мучительных влечений. Вы будете страдать, Пайл, если вовремя этого не поймете.

– Я бы вас поколотил, если бы не ваша нога.

– Вы должны быть благодарны мне… и сестре Фуонг. Теперь вы сможете действовать без угрызений совести – а вы ведь очень совестливы кое в чем. Правда, только тогда, когда дело не касается пластмассы.

– Пластмассы?

– Дай бог вам понять, что вы здесь творите, Пайл. О да, я знаю, у вас благородные побуждения, они всегда такие благородные, ваши побуждения! – Он смотрел на меня недоверчиво, с подозрением. – Лучше бы у вас хоть изредка бывали дурные побуждения, тогда бы вы чуточку лучше разбирались в людях. То, что я говорю, относится не только к вам, но и к вашей стране, Пайл.

– Я хочу обеспечить Фуонг достойную жизнь. Тут – воняет.

– Мы заглушаем вонь благовонными палочками. А вы, небось, осчастливите ее мощным холодильником, собственной машиной, телевизором новейшей марки и…