Конрад Граф - Рэмбо под солнцем Кевира

— Твой компас — игрушка для детей! — взорвался Давуд. — А это — пустыня!

— Ладно, прощай, Давуд. Спасибо тебе за все.

Рэмбо потянул осла, но тому, видно, очень не хотелось расставаться с хозяином и идти ночью в пустыню, и он уперся всеми четырьмя ногами. И тогда Давуд, не сдержавшись, дал ему такого пинка, что он взбрыкнул, и Рэмбо пришлось пробежать рядом с ним несколько шагов.

Давуд долго смотрел вслед двум теням, и когда они растворились в черном мраке пустыни, вздохнул и пошел домой.

Эфир был накален до предела. Полковник Траутмэн довел шифровальщиков до бешенства. Радиоволны неслись через страны, хребты и реки и, едва успев достигнуть цели, вновь возвращались с бешеной скоростью. Авианосец "Нимиц" медленно утюжил воды Оманского залива, а в его радиорубке полковник Траутмэн лихорадочно запрашивал военно-воздушную базу "Каиро-Вест", что с "Геркулесами" и почему с ними нет автономной связи, когда до начала операции остаются считанные часы. Потом он носился по палубе, как начинающий входить во вкус молодой боцман, и делал разнос командирам вертолетов и "зеленым беретам", попадавшимся на его пути: за оторванную пуговицу, за неисправный маслопровод, за берет, надвинутый не на то ухо.

Если бы Рэмбо увидел его в те минуты, он не узнал бы своего всегда невозмутимо-спокойного учителя и не мог понять причины его возбужденного состояния. Были операции и более сложные, и более рискованные. Что же случилось сейчас?

Траутмэн, конечно же, мог бы объяснить свое душевное состояние, но вряд ли бы он открылся кому бы то ни было и поделился своим смятением. Он более, чем кто-либо, знал, что операция обречена на провал, и тем не менее обязан был провести ее. Он давно уже понял, что он и его мальчики такие же заложники, как и члены дипломатического корпуса в Иране. Заложники своих политиков, которым ровным счетом наплевать и на свое посольство, не представляющее ни для кого никакого интереса, и на сотню "беретов", не имеющих никакой ценности, и на него, полковника Траутмэна, который всегда был пешкой на втором поле, лишенной шансов превратиться в ферзя. Все они должны будут лечь на шахматном поле большой политики. И вот тогда, когда они лягут, и начнется настоящая игра: игра великой Америки с посмевшим возмутиться карманным Ираном.

Но Траутмэн был солдатом. А солдатами командовали политики.

Он мог презирать их, ненавидеть, не уважать, но они были избранниками народа и выражали его волю. Воля же народа для Траутмэна была превыше всего. Если стране нужна его жизнь — "ради защиты национальных интересов США", как сказал президент, — он отдаст ее безропотно и с сознанием честно выполненного долга. На его гроб ляжет звездно-полосатый флаг, и троекратный салют разбудит в сердцах соотечественников благодарное чувство к защитнику их интересов. О большем полковник не мог и мечтать.

Траутмэн все понимал, и если порой еще в чем-то сомневался, то эти сомнения отбрасывал прочь, как ересь. А ересь в армии была подобна заразе. Так считал полковник и делал все, чтобы армия оставалась чиста духовно и физически.

Траутмэн посмотрел на себя со стороны и осудил за суету и нервозность. Сделав замечание механику за ненадежный трос, он тут же извинился перед ним, высказав уверенность в профессионализме личного состава. А когда "Геркулесы" из Египта откликнулись наконец на его позывные, он окончательно успокоился и взял себя в руки. "Берегы" снова увидели перед собой того Траутмэна, которого они любили и боготворили.

Один из "Геркулесов", переоборудованный под самолет-заправщик, сообщал, что готов загрузиться, как только поступит команда. Другой, к счастью команды "Дельта", был в полной боевой готовности.

Траутмэн подошел к фальшборту и посмотрел туда, где должен быть Иран. Берега не было видно, его скрывала и даль, и молочно-белая дымка на горизонте. Но там, за этой далью, в этой непонятной стране, был уже его Рэмбо. Траутмэну вдруг до тоски душевной захотелось узнать, что с ним и где он. Майор Кэнби, этот цэрэушный чистоплюй, всегда дает понять, что знает намного больше, чем говорит. И судить по его речам, это все равно, что гадать на кофейной гуще. Траутмэн даже не верил в те знакомства и пароли, которыми он снабдил перед отлетом Рэмбо и Али. Полковник, когда дело касалось Рэмбо, не верил ни в кого и ни во что — он верил только в него, своего мальчика. Джони выпутается, малыш всегда найдет выход, сынок не позволит оставить себя в дураках.

Траутмэн поднял голову, посмотрел с тоской в далекое синее небо и прошептал:

— Джони, сынок, где ты?..

Рэмбо не сразу понял, что произошло. Еще совсем недавно, несколько часов назад он сгорал от испепеляющего солнца, изнывал от иссушающей жары, даже сидя в чайхане Давуда, и вдруг будто упал на дно глубокого колодца или попал в морозильную камеру холодильника. Его уже не согревала даже быстрая ходьба. И тогда он побежал. Но навьюченный осел был обычной рабочей скотиной и не хотел разгадывать замысел своего хозяина. Он так же, как и прежде, размеренно отмеривал пустыню своим неторопливым ослиным шагом: один фарсанг — это расстояние, которое проходит караван за час пути. Осел мог не знать, что это за расстояние, но десятки поколений его собратьев за многие и многие века выработали тот шаг, который не изнуряет и позволяет проходить огромные пространства без видимых усилий. Поэтому попытку хозяина ускорить шаг он просто не понял.

Рэмбо пробежал несколько десятков ярдов и остановился. Осел так же неторопливо шел сзади. Он, наверное, знал, даже был уверен, что хозяину без него нечего делать, и как бы он ни резвился, он вернется к нему или будет стоять и ждать — фарсанг есть фарсанг. Рэмбо эта мера пустыни никак не устраивала, и он на нее не рассчитывал. Он подождал осла и решил исследовать содержимое вьюков, чтобы или освободиться от части груза, или же взять ее на себя. И первое, что он увидел, была толстая кофта, связанная из верблюжьей шерсти. Давуд даже это предусмотрел! Если бы Рэмбо знал об этой кофте, он бы не пожалел еще три тысячи туманов. А впрочем, как знать. Скорее всего, он посмеялся б над этой причудой Давуда, и кофта осталась бы в Тебесе. Рэмбо натянул ее на себя и почувствовал, что теперь нужда в беге отпала, а веками выверенный фарсанг восторжествовал. Больше во вьюках не было ничего такого, от чего бы можно было их освободить. Вода, вяленое мясо, пресные лепешки, сушеные фрукты — всего этого, по расчетам Давуда, видимо, и должно было хватить на десять дней пути. Многовато, но тут Рэмбо с Давудом спорить не стал — ему лучше знать, чего и сколько нужно для того, чтобы дойти до Хазане. Еще на дне одного вьюка Рэмбо обнаружил кусок плотной материи, сложенный в несколько раз, и догадался, что это тент, который должен был заменить ему палатку. Он вспомнил, что Давуд говорил ему что-то об этом. А вот и жерди, притороченные к бокам осла. Этот Давуд и в самом деле снарядил его чуть ли не до Мешхеда. Аллах с ним, ему лучше знать, что нужно путешествующему пустыннику.