Джек Хиггинс - Игра для героев

А Штейнер скатился по покатой плоскости, перелетел через борт и упал в воду, где уже был и Грант. «Оуэна Моргана» снова отнесло, и Эзра отчаянно пытался с помощью двигателей удержать шлюпку подальше от кормы. Гранта и Штейнера отнесло в сторону шлюпки. В море им на помощь полетели спасательные концы. Кто их бросил, я не видел, – немцы или американцы. Это была одна команда. Они спасали товарищей, попавших в беду.

И снова Эзра сманеврировал, но было поздно: отлив сделал свое дело, бортовое ограждение «Гордости Гамбурга» выступило из воды, корма потихоньку открывалась тоже. Попади «Морган» под высокий кормовой подзор старой посудины – и беды не миновать.

Я взял Фитцджеральда под мышки и стал, пятясь, подниматься по покатой палубе. Это оказалось легче, чем я думал, а может быть, я уже не чувствовал усталости и боли, оказавшись за порогом нервного напряжения. Я открыл дверь салона и втащил Фитца внутрь. Ольбрихт сидел на прежнем месте.

– Я думал, меня бросили, – заметил он.

– Я тоже, – мрачно ответил я.

Я отодрал сиденья стульев и соорудил из них нечто вроде подстилки, уложил Фитцджеральда и опять вышел наружу. Море бушевало по-прежнему, впадины между волнами были настолько глубокими, что «Оуэн Морган» то и дело пропадал из виду.

Эзра отошел на добрых пятьдесят ярдов, и я понимал почему. Теперь, когда начался отлив, со всех сторон из воды выступали черные клыки утесов – смертельная ловушка для всякого, кто отважился бы зайти в эти места.

А Эзра Скалли был не дурак. Он уже сотворил чудо – приблизился к самому опасному из рифов в островной группе пролива Ла-Манш, с наскоро собранной командой и при ветре ураганной силы, и спас двадцать четыре жизни. Не следовало больше испытывать судьбу.

Он помахал мне из рулевой рубки. Я ответил ему тем же. «Оуэн Морган» повернул и отправился в медленный и тяжкий обратный путь на Сен-Пьер по штормовому морю.

Когда я вернулся в салон, Фитцджеральд беспокойно метался и стонал. Я вытащил финку и разрезал обе штанины его брюк от колена до лодыжки. То, что я увидел, глаз не радовало: Фитцджеральд никогда уже не сможет ходить на своих двоих – это я понял сразу.

– Плохо, да? – спросил Ольбрихт, и я понял, что он не так уж сильно пьян, как кажется. – Пройдите в капитанскую каюту. – И он указал на внутреннюю дверь. – В конце коридора. Там должны быть какие-нибудь лекарства.

Коридор, так же как и бар, имел наклон пола градусов в двадцать – тридцать, но я преодолел его без труда. В каюте царил кавардак: повсюду были разбросаны постельное белье, книги, ящики. Первой стоящей находкой был бинокль в кожаном футляре. В нише над койкой я обнаружил полированный деревянный ящичек – аптечку. Не успел я выйти из каюты, как весь корабль затрясся, послышался гнусный скрежет рвущегося металла – звук, от которого кровь стынет в жилах, последовал толчок, и пол под ногами круто взъехал под углом градусов в сорок пять.

Я потерял равновесие, упал и заскользил на спине назад, мимо двери в салон. Остановился я, наткнувшись на стену в дальнем конце коридора. Слава Богу, бинокль, целенький, болтался на шее, и мне удалось сберечь аптечку, зато пришлось изрядно потрудиться, вползая наверх по гладкому полу.

Обстановка в баре была как после киношной потасовки ковбоев. Ольбрихт спокойно сидел в углу, плотно прижатый к стенке, он лишь слегка запрокинул голову и бодро улыбнулся мне:

– Я думал, мы снялись с якоря.

Я отрицательно мотнул головой:

– Начался отлив, и мы плотно сели на камни, только и всего. Фитцджеральд наполовину съехал под банку. Я перекатил его на подушки, поплотнее обложил ими, чтобы он не скатывался, и заглянул в аптечку. Я искал болеутоляющее и нашел его в узеньком металлическом лотке: маленькие стеклянные ампулы с каким-то препаратом морфия, снабженные иглами для разового укола.

Я ввел пару ампул этого лекарства ему в левую руку, как было указано в инструкции, потом принес побольше подушек и постарался уложить его поудобнее. Бедняге предстояло долго ждать; даже если ветер ляжет, спасательная шлюпка сможет подойти и забрать его не скоро – только во время прилива, иначе ей не преодолеть скалу. Самое раннее – в четыре часа утра, а если шторм не ослабеет, то и вообще никогда.

– Пойду на палубу, – сказал я Ольбрихту. – Хочу посмотреть, сумела ли шлюпка дойти до Шарлоттстауна. Не знаю, сколько я там пробуду, но вам беспокоиться не о чем. При приливе корабль ни за что не сойдет с рифа.

– Приятель, я провел войну на подводных лодках и давно уже ничего не боюсь. Вот если бы вы были так любезны и принесли мне бутылочку чего-нибудь крепкого, то я протянул бы еще порядочно. – И он криво усмехнулся. – В этих чертовых подпорках мне не очень удобно сидеть.

А ведь ему было и в самом деле очень больно. Я вскарабкался по наклонному полу и прошел за стойку. Там была груда битых бутылок, но некоторые уцелели. Я откопал для него бутылку рома, и он, угрюмо поблагодарив, зубами вытащил пробку и отпил из горлышка.

Я оставил его и вышел из салона. Когда я открыл дверь, ветер навалился на меня плотной ощутимой стеной, а брызги фонтаном ударили через борт. Я глянул в разверзшуюся вокруг пучину с неровными зубьями черных скал, выступающими из белой пены. Толчея огромных валов перекатывалась между скалами и побережьем острова.

Бинокль оказался отличной штукой. Мне был виден конец волнолома, вход в бухту; дальше все смазывалось пеленой дождя и брызг.

Я заметил «Оуэна Моргана» в четверти мили от «Гордости Гамбурга»; «Морган» вынырнул как бы из ниоткуда на гребне волны; секунды две я четко видел Эзру в открытом иллюминаторе рубки и Штейнера, стоящего с Грантом у носового кокпита. Они снова пропали надолго, и у меня сжалось сердце от мысли, что они могут больше вообще не появиться.

Но они появились; как по волшебству выплыли из бездны и опять пропали через мгновение. Я простоял у борта час, глядя, как они продвигались, каждой клеточкой тела чувствуя тяжесть их борьбы со свирепым морем. Они уцелели потому, что за штурвалом стоял мореходный гений – Эзра, а море было такое, что смотреть на него без содрогания было невозможно.

Беда едва не случилась в двухстах ярдах от волнолома. Порывы ветра достигали ста узлов; «Морган» как раз взобрался на вершину волны, когда натиск ветра отшвырнул его, потерявшего на миг управление, в сторону. У меня перехватило дыхание: неужели Эзре суждено пережить еще одно кораблекрушение? Но Эзра не сдавался: надстройки «Моргана» вынырнули из водоворота. В последний момент судьба сдалась. Я увидел, как шлюпка одолела последнюю волну, плавно скользнула в бухту и исчезла за волноломом.