Александр Бушков - Антиквар

— Нет, конечно.

— Вот видите. У меня есть дурацкая привычка, Даша. Стараюсь соблюдать законы скрупулёзнейше. От и до. Если нет чётко оговоренных условий завещания, та же квартира автоматически переходит вашим родителям. Но мы-то не о квартире, верно? Мы о неких коллекциях… которых, собственно говоря, никто никогда не видел. Или вы видели?

Она промолчала. Неотрывно смотрела на Смолина уже без тени кокетства. Потом сказала:

— И всё равно, если по справедливости, нужно поделиться…

— А если всё мне оставлено? — спросил Смолин тихо. — Вот, предположим, именно так дело и обстоит. Поверьте моему честному слову. Любой может оставить нажитое кому угодно: чёрту в ступе, Джорджу Бушу, программе «Комеди клаб», Обществу защиты животных… а также любому индивидууму независимо от гражданства. И что?

— Вы и так не бедствуете. А у меня — шаром покати.

— Милая, ну это уж тем более не мотив, — сказал Смолин серьёзнейшим тоном. — У вас ничего, а у меня до хрена, так что извольте поделиться… Шаткая идеологическая основа. В советские времена и то смотрелась бы несерьёзно, а уж теперь, в эпоху рынка и индивидуализма… Вы, простите меня, никак не убогий дошколёнок, которому позарез нужны деньги на операцию в Женеве, без которой он через месяц умрёт… Здоровы, красивы, учитесь в хорошем заведении, руки-ноги на месте, ума палата… Извольте уж добиваться своего сами. Я не филантроп, честно…

Она гибко выпрямилась и, подойдя танцующей походкой, уселась на широкий подлокотник смолинского кресла. Халатик распахнулся вовсе уж откровенно.

— Василий Яковлевич, — сказала Даша, глядя ему в глаза с лёгкой, циничной ухмылочкой. — Мы что, никак не можем договориться? Я — девочка без комплексов, а вы — нормальный мужик, у вас давненько уж стоит, чего там… Попробуем найти консенсус? На долгий срок… Если хотите.

— Дашенька, вы прелесть, — сказал Смолин искренне. — И у меня действительно стоит со страшной силой, чего там… Но вот проклятые годы, знаете ли… Того, что вы мне предлагаете, я уже повидал достаточно, чтобы платить такую цену… Циник я, деловой человек… Простите великодушно, не получится…

«А если она наш разговор пишет! — мелькнуло у него в голове. — Ну и хрен с ней, я не сказал ничего определённого, всё общими фразами, обтекаемо, теоретически, абстрактно…»

— Я ведь из тех уродов, — сказал он, — для которых на первом месте — дело, а уж потом всё остальное. Четверть века назад… да, четверть века назад вы бы меня, пожалуй, сломали… но не сейчас.

Девушка какое-то время пытливо смотрела ему в глаза — без малейших эмоций на очаровательном личике. Потом встала, запахнула халатик, отошла и остановилась словно бы в задумчивости. Села, одним рывком — как алкаши водку — влила в рот содержимое кофейной чашки. Подняла глаза:

— Но ведь обернуться может по-всякому…

— То есть? — спросил Смолин, ощутив лёгкую скуку.

— Милиция может заинтересоваться…

— Кто-то накатает на меня жалобу? В краже обвинит?

— Может быть.

— В краже чего? — уже откровенно ухмыляясь, поинтересовался Смолин. — Ладно, представим, что завтра некий враждебный элемент накатает на меня заявление, будто я украл… Что? Чует моё сердце, Даша, не имели вы никогда пересечений ни с милицией, ни с судами. Первое, о чём они заявителя попросят, будь он им хоть отцом родным, — указать точно, что именно злодейски выкрадено. Ну, допустим, шпага Бонапарта с золотым эфесом и матерным словом на клинке, нацарапанным русским казаком после взятия Парижа. Кофейник китайского фарфора с изображением цветущей над пагодой вишни, и, соответственно, полдюжины чашечек в том же стиле. Орден «За взятие девственницы» первой степени с бантиком сбоку. Подсвечники старинные — три. Куртки замшевые — три. И так далее. А без деталей, без конкретики никто и разговаривать не станет. Учитываете эти нюансы?

Судя по тому, как она зло поджала губки, к словам Смолина отнеслась всерьёз. Умная…

— А вам не приходило в голову, что может обернуться совсем по-другому? — спросила она вдруг. — Что вас заставят поделиться? Могут ведь сложиться условия, когда и вы в милицию не побежите…

Вот теперь ему стало окончательно скучно, Смолин едва не рассмеялся ей в лицо.

— Господи, Даша… — сказал он, откровенно ухмыляясь во весь рот. — Это вы, прелестная, романов начитались. В мягких обложках, с броскими названиями: «Бешеная супротив Горбатого», «Роковые брильянты и сыщик Фанерин»… Так давно уже дела не делаются, по беспределу…

— Вы уверены?

— Господи ты боже мой, — сказал Смолин. — Нет, серьёзно, вы меня пытаетесь пугать? Вы — меня? Даша, ну не надо такой уж клоунады…

— А если я не шучу? — спросила она резко.

— Даже если вы не шутите… — протянул Смолин. — Даже если вы не шутите, то выбрали не того человека. Серьёзно. Мне очень жаль, но помочь ничем не могу…

— Я вас последний раз добром прошу…

Смолин легонько напрягся, готовый ко всему — но тут же посмеялся мысленно над собой: никак не походило, что сейчас на сцене появятся новые действующие лица. Неоткуда им появиться: шкаф маловат, чтобы в нём кто-то мог прятаться, диван чересчур низок, не похоже, чтобы где-то имелась потайная дверь, из которой вот-вот повалят хмурые мордовороты. К двери он сидел лицом, так что…

— Увы… — развёл он руками.

— Ну, тогда пеняйте на себя…

— Да это настоящая мелодрама, — сказал он. — Индийское кино… или мексиканский сериал, а? Дон Падло, поправив сомбреро, закурил, волнуясь, сигарилью и сказал убитым голосом: «Дочь моя, теперь я вынужден открыть страшную тайну, двадцать лет спустя после твоего рождения — ты не дочь моя, а сын мой…» Все в обмороке, включая попугая на ветке…

Шутки кончились. Дашенька выпрямилась в кресле, меряя его ненавидящим взглядом: убила б, если б могла, никаких сомнений… Видя такое дело и прекрасно понимая, что брифинг кончился антиконсенсусом, Смолин, не теряя времени, встал и начал продвигаться к двери — вполоборота к ней, зорко следя, чтобы не накинулась вдруг, не проехалась ногтями по роже. Заорёт, что её насилуют, сбегутся соседи, и отмывайся потом… Приём затрёпанный, но эффективный чертовски…

Если ей тоже пришла в голову эта мысль, то именно сейчас — Даша вскочила, дёрнулась в его сторону с оч-чень решительным видом. Но Смолин был уже в прихожей. Быстренько повернул головку замка, дверь, слава богу, открылась. Он резким рывком захлопнул её за собой (постаравшись тем не менее не наделать шума) и быстро пошёл, почти побежал вниз.

В подъезде никто не заступил ему дорогу, никто не подошёл на улице. Что бы у неё ни было на уме, на данный момент она ничего такого не запланировала — о чём, быть может, ужасно в данную минуту сожалела, соплюшка долбаная…