Сергей Зверев - Сезон охоты на ментов

– Что вы с ней собирались делать?

– Ничего. Обидно всю жизнь было – у многих молодых людей есть машины, а у нас – нет. Собирались покататься, а потом вернуть машину на место, а пистолеты сдать в милицию.

– Почему вы убили милиционера? Почему так ожесточенно сопротивлялись при задержании?

– Все от испуга. И я, и Ванька с детства милиции боимся. Я себя не контролировал, стал почти безумен.

– Невменяем, – поправил его Геннадий.

– Правильно. Само получилось… Почему вы ничего не записываете, гражданин следователь?

– А что записывать?

– Как – что? Я вам четко объясняю – при моем задержании я был невменяем, в состоянии психического аффекта, вызванного страхом перед милицией и перед пенитенциарной системой вообще, и не соображал, что делал.

– Игошин, если я запротоколирую эту лабуду и подошью ее в ваше дело, вас на зоне вэвэшники задавят. Или еще хуже – переведут в «опущенные». А ближе к окончанию срока вас повесят или кастрируют, и вы умрете от потери крови…

– Опять вы меня пугаете, гражданин начальник.

– Гражданин следователь… Как я понимаю, говорить сегодня вы не намерены.

– Отчего? Давайте поговорим. В камере скучно.

– Что было в сумках?

– Каких? – напрягся Игошин.

Геннадий мгновенно уловил это напряжение. Ага, он был прав – именно сумки здесь самое главное.

– Которые вы спрятали в заброшенном квартале.

– Не знаю ничего о сумках. Кто вам сказал, что у нас были сумки?

– Сотрудники ГИБДД. Они видели – вы и ваш подельник, отстреливаясь, покинули машину, держа в руках по объемной спортивной сумке.

– Им пригрезилось. Мало ли, что с испугу покажется. Думаете, им не было страшно нас ловить?

– Если и было, то не до такой степени, чтобы жопу с пальцем спутать.

Игошин никак не отреагировал, а Геннадий вдруг задорно улыбнулся и сказал:

– А ведь я могу вас отпустить. – Заметив, как Игошин недоуменно воззрился на него, добавил: – Сижу вот, любуюсь вашей спесивой физиономией и терзаюсь: отпустить или не отпустить? Могу повезти вас на место задержания, якобы уточнять детали, а там вы сбежите… Бывает такое, поверьте.

– Зачем это? – В глазах Игошина заиграла усмешка. Он понял, что следователь издевается над ним, одновременно пытаясь и заинтересовать.

– Из корыстных интересов… Да-да, не округляйте глаза. Вы алчны. А чем я хуже вас? Есть человек, гражданин Игошин, который, в отличие от меня, знает, что в ваших сумках.

Игошин даже вздрогнул от такого неожиданного перехода.

– Знает, и просто проходу мне не дает, чтобы я вас ему «продал». Хотите? Уверен на все сто – он не ваш доброжелатель. Печенку вам вырвет, но расколет, где сумки спрятаны.

– Блефуете, – успокоившись, благодушно проговорил Игошин.

Геннадий нажал на кнопку, вызывая конвоира.

– Хорошие деньги за вас дают, Игошин. Вот и маюсь, что выгоднее: «продать» вас или остаться безупречным ментом и довести дело до суда?

Когда вошел конвоир, он улыбнулся Игошину – мол, думай, подонок, комбинируй, а вечером вновь побеседуем.

– Значит, отсидеть срок и выйти на свободу все-таки можно? – спросил Игошин, все так же посмеиваясь.

– Все можно, гражданин подследственный. При желании.

Игошина увели, а Геннадий нервно провел по лицу рукой – правильно ли поступил, надавив на него? Что даст эта игра в открытую? Игошин обдумает все «за» и «против» и выдаст тайник с «товаром»? Ага, и к убийству и угону добавит себе еще что-то… Транспортировка наркотиков? Ограбление (если в сумках краденые вещи)? Во всяком случае, шанс есть – Игошин может поверить, что он, следователь Егоров, в состоянии пойти из-за денег на сделку с совестью, и выбор у него простой – добавить к сроку лишнюю статью или подохнуть «проданным» подельникам… А почему подохнуть? Наоборот, за успешную операцию по спасению товара Ондатр своего курьера может спрятать на каком-нибудь курорте с липовым паспортом…

Геннадий снова вспомнил о сбежавшем Тетере. Если Мамонт пошел на попятную, сдал ему воров, рассказал о докторе Калитове, из-за чего все и сдвинулось с мертвой точки, он может и лежбище Тетери указать. Просто обязан.

«Я теперь сделаю все и сразу», – решительно подумал Геннадий, набирая на сотовом номер Самсонова.

– Да, Мамонт Самсонов слушает.

– Это Егоров.

– Геннадий Андреевич! – Голос Самсонова сразу приобрел подобострастные нотки.

– Ты с Машкой разговаривал?

– Пытался говорить. Стучался к ним ночью, звал ее, просил прощения через дверь.

– И что?

– Не знаю. Надеюсь, она простит меня. Как мне жить без нее дальше?

– Ладно, это ваши дела. Ты мне скажи, как тебе в голову пришла бредовая идея, чтобы со мной расправились люди Пантелея?

Самсонов засопел в трубку, не зная, чем оправдаться.

– Ы-ы-ы…

– Что ты там блеешь?

– Это не я придумал, Геннадий Андреевич!

Геннадий усмехнулся при этих лживых словах, а Самсонов нагло продолжал лгать.

– Меня Пантелей спросил: откуда, мол, побои? Вы же меня вон как отделали тогда…

– Мало тебе еще!

– Согласен. Надо было сильнее надавать. Я сказал Пантелею, что вы меня избили, а он сам остальное придумал – мол, чтобы менты не борзели, мол, любимых поэтов братвы, чтобы не смели трогать…

– Ты, значит, любимый поэт у них? У меня к тебе вопрос, поэт. Мне нужно достать Тетерю и напарника его – того, второго…

– Я не в курсе, кто был с Тетерей, а сам он живет на съемной квартире, в Приречном районе. Недавно туда переехал.

«Приречный район! Пантелей тихонько стягивает свои силы вокруг обреченного на захват мясного завода. Значит, скоро последует силовая акция, будут брать штурмом контору и выгонять руководство, нарядившись в форму некоей охранной фирмы… Понятно. Интересная информация. Только с какого края она связана с Игошиным и Ондатром?» – подумал Геннадий, разглядывая свои аккуратно подстриженные ногти.

– Покажешь, где он живет.

– Нет! Вы что! Меня сразу убьют! – запаниковал Самсонов.

– Не бойся.

– Боюсь. Очень боюсь. Я вам адрес скажу, а там вы сами свои дела делайте. Вы же адрес и так можете узнать, так что я буду вроде бы чист.

– Именно, вроде бы. Когда ты бросишь ворам прислуживать?

– Это мой хлеб.

– С тобой все ясно. Когда буду бить физиономию Тетери, скажу ему, что ты всех сдал!

Геннадий ясно представил, как Мамонт, услышав это заявление, подавился воздухом и выпучил глаза от ужаса, словно лягушка, сдавленная в руке. В трубке раздавались только булькающие звуки:

– Ы… Бы… Ы… – Наконец Самсонова прорвало, и он почти прокричал: – Зачем вы так со мной, Геннадий Андреевич?!