Владимир Гриньков - Заказ на олигарха

Китайгородцев сел на пол рядом с Барановым. Тот даже не пошевелился.

– Она ни в чем не виновата, – сказал Китайгородцев. – И то, что она рвалась сюда работать, а тебе не сказала – это ничего не значит. Может, постеснялась она. Может, побоялась, что ты как-то не так поймешь.

Он хотел бы примирить Баранова с погибшей Людой.

– Зачем ты мне это говоришь? – спросил Баранов.

– Хочу, чтобы ты знал, что ее вины здесь нет.

– Какая вина? – произнес Баранов горько. – О чем ты? Ее нет! И никогда уже не будет!

Китайгородцев почувствовал себя полным идиотом.

– Прости, – только и смог сказать он. – Ты прав, конечно.

Из-за того что стрельба на Рублевке – явление из ряда вон, да и Проскуров был не рядовым обывателем, а человеком со связями, в его дом съехались множество людей с большими звездами, и даже выставленный на въездных воротах милицейский заслон, основной целью которого было не допустить на территорию журналистов, возглавлял полковник.

Только во второй половине дня начальство разъехалось, а вечером территорию покинули и те, кто работал «на земле» – оперативники и эксперты.

Проскуров собрал совещание в своем кабинете. Присутствовали Хамза, Китайгородцев и Алексей Алексеевич. Котелков выглядел подавленным. Утром он, как обычно, приехал из Москвы в проскуровский дом, а тут трупы, милиция, саперы. Это произвело на несчастного Алексея Алексеевича такое сильное впечатление, что он так и не смог оправиться от шока. Как и Виктория. Да и Проскуров тоже. Проскуров хотя и держался внешне, но потрясение было слишком сильным, и это давало о себе знать. Что-то изменилось в его поведении, что-то неуловимо поменялось в нем, будто не один день прошел, а много-много лет, в течение которых Проскуров здесь отсутствовал, и вот вернулся, но он уже совсем другой и будто незнакомый, поскольку пережитое за эти годы сильно изменило его. Все тот же человек, и фамилия Проскуров – но уже не тот, что прежде.

– Я так понимаю, что те опасности, о которых вы меня предупреждали и которые мы ждали, – они позади, – сказал Проскуров.

Кажется, он постарел, вдруг подумал Китайгородцев.

– И можно было бы сыграть отбой, – продолжал Проскуров.

Да, глаза у него какие-то тусклые. И не может сфокусировать взгляд.

– И даже можно было здесь остаться. И никуда никому не ехать.

Он будто размышлял вслух.

– И все равно уедем, – сказал Проскуров. – В этом доме сейчас оставаться невозможно. Мы уедем в Муром. Всей семьей.

Это бегство. Он сегодня испугался. Вот что с ним произошло.

Проскуров наконец сумел сфокусировать свой взгляд. На Китайгородцеве.

– Я хочу, чтобы ты охранял мою семью. Стал личным телохранителем.

Да, он испугался. И очень сильно. Боится до сих пор. Не отпускает его страх.

– Это пожалуйста, – сказал за Китайгородцева Хамза. – Это правильный выбор.

Могло быть воспринято как скрытая издевка. Если бы Проскуров вспомнил, как он Китайгородцева гнобил, хотя как раз и предполагалось изначально, что Китайгородцев будет охранять его семью. Но он не вспомнил. Не до воспоминаний.

– Я так понимаю, что в Муроме к нашему приезду все готово, – сказал Проскуров.

– Так точно, – подтвердил Хамза.

– И ты поедешь с нами, – посмотрел на Котелкова Проскуров.

– Разумеется, Сергей Алексеевич, – с готовностью ответил Котелков.

– Займись сборами, – произнес Проскуров неожиданно просительным тоном. – Чтобы мы как можно скорее отсюда уехали.

Прозвучало очень доверительно. Так не с подчиненными разговаривают, а с близкими родственниками.

– Я сделаю, Сергей Алексеевич, – сказал Котелков.

А так клянутся оставаться рядом до конца и обещают в беде не бросить.

Проскуров посмотрел на Алексея Алексеевича благодарно. Этот человек ему действительно родственником стал. За много-много лет превратился в члена семьи. По крайней мере, его он знает намного дольше, чем Викторию, к примеру.

– Когда мы сможет выехать? – спросил Проскуров, обращаясь сразу ко всем.

Хамза посмотрел на Котелкова. Котелков посмотрел на Хамзу. Случилась заминка.

– Мы готовы хоть завтра, – сказал Хамза.

– У меня так быстро не получится, – удрученно вздохнул Алексей Алексеевич. – Мне еще нужно отдать распоряжения.

Казалось, он испытывает сильную неловкость оттого, что из-за него отъезд откладывается и он так сильно подводит шефа и его семью. Но Проскуров не высказал претензий, а напротив, дал понять, что целиком Алексею Алексеевичу доверяет.

– Ты не спеши, – сказал Проскуров. – Я знаю, что ты все сделаешь как надо. Все свободны. Я еду в Москву. Из-за этого кошмара все пошло наперекосяк, весь график встреч к черту полетел. Со мною кто поедет? – посмотрел вопросительно на Хамзу.

– Да вот хотя бы Китайгородцев.

– Нет, он здесь пусть остается, – сразу же сказал Проскуров. – С Викторией и сыном.

Виктория наотрез отказалась ночевать там, где еще днем лежали убитые и пол был залит кровью, и перебралась в дом для прислуги – он пустовал, поскольку до сегодняшнего дня всю прислугу вывели за пределы поместья и возвратиться эти люди должны были не ранее завтрашнего дня. Здесь места хватило всем: Виктория, Петя, Китайгородцев, Алеша, еще женщина, которую по распоряжению Проскурова отыскали где-то в Москве для кормления маленького Алеши, а молоко у этой женщины было только потому, что она как раз в это время собственную восьмимесячную дочурку кормила грудью, и эта девочка тоже поселилась здесь.

Кормящая мать и Виктория заняли две смежные комнаты. Петя демонстративно обособился и поселился в каморке в самом конце коридора. Китайгородцев остался в помещении, которое служило кухней: огромная комната, в которой одновременно могли бы отобедать два десятка человек, нисколько друг друга не стесняя. Кроме нескольких столов, здесь были сразу три плиты для приготовления пищи, а еще печь, железный куб с дверцей из жаропрочного стекла, который при некотором воображении можно было воспринимать как камин.

В подсобном помещении Китайгородцев отыскал аккуратно сложенную поленницу дров, растопил печь и сел перед нею на пол, привалившись спиной к стене. Смотрел на огонь, но огня не видел, а сменялись в его мозгу картинки сегодняшнего дня, одна другой ужаснее. Он знал, что ничего поделать с этим нельзя. Невозможно заставить себя думать о чем-то другом. Должно пройти время. Только оно поможет примириться с тем, что произошло.

Приближающиеся шаги он услышал задолго до того, как человек появился на кухне. Это была Виктория, Китайгородцев догадался по звуку шагов. Он не поднялся с пола. Свет в кухне был погашен, только сполохи огня в печи освещали неярко небольшой пятачок, и это вряд ли привлекло бы внимание Виктории, но она вошла. И поздно было вставать, это могло быть воспринято как запоздалая демонстрация показушного служебного рвения.