Эльмира Нетесова - Закон Тайга

Не спал в эту ночь Дегтярев. В прокуренной дежурке шел у него невеселый разговор с Кравцовым, назначенным следова­телем прокуратуры.

Тот сел поближе к печке, пил чай мелкими глотками. Спра­шивал, спорил, слушал.

— А я их знаю! Чуть дай свободу, жди новых происше­ствий. Они любое человечье проявление расценивают как бес­помощность. Сколько раз на этом горел! Вся шея бита. Не верю я им, никому. И с вами не могу соглашаться. У нас не гимназия, тут условники созревают для свободы. Сами види­те, что и нынче отсев есть. И немалый. Не по нашей вине! Нам - только выговоры лепят. За недосмотр! А как я могу уберечь от преступления, если иные гады жить без того не могут? У них суть на том замешена. С детства. Он иначе ды­шать не умеет. Его с пеленок просмотрели! Как я их, поста­ревших, переделаю? Они уже по три-четыре судимости име­ют. Никто с ними не сладил до меня. Это ж мусор - не люди! - кипятился участковый.

— Вот отсюда и начались, Сема, твои ошибки. И не только твои, а и всех прочих, кто был до тебя. Человек - не мусор. Он - продукт общества, своего времени. Сам по себе никто не стано­вится преступником. В том и наша вина есть, - отхлебнул чай Кравцов.

— Демагогия это все. Что, я заставил Тестя убивать Никиту? Иль Колуна на Николая натравил?

— Не натравил. Но - виноват. И в чем, скажу откровенно. Не кипятись ты. Выслушай, - оборвал срывавшееся возмуще­ние Кравцов; закурив, заговорил: - Ты в Трудовом не новичок. Знаешь условников не только по именам, а и их законы, обы­чаи. Должен был предположить, что Никиту вместе с тобой вы­слеживали. И точно так же, как ты им, не доверяют тебе фарто­вые. А в результате погиб человек. Жаль. Но ты в его смерти тоже виноват. Добрые отношения с милицией зэки и условни­ки расценивают не иначе как стукачество. А иного ты не дока­зал людям. Не сумел. Потому что фактор недоверия обоюден. Учти, что условники у тебя находятся в особых условиях. У них прав на сомнение не меньше, чем у тебя. Да погоди ты, не перебивай! Умей выслушать. Я не отчитываю. Высказал свое мнение. К сожалению, твои промахи - ошибки многих. Это - самое плохое. Цена ваших просчетов велика - жизни. Это не оправдать, а переосмыслить надо. Но, видно, уж не сумеешь. У тебя в работе свой штамп. И ты, прожив почти до пенсии, не сможешь согласиться, что он неверный. Признав, надо делать вывод глубже: жил неправильно. Не помогал людям. Вредил. И я на месте твоего руководства дня бы тебя не задерживал, от­правил бы на отдых.

Дегтярев вскочил из-за стола взъяренный.

— Ну, знаете, я много раз рапорты подавал! Не держусь за это место. Я не нянька здесь! И не институт благородных девиц у меня! Вы сами имеете представление о работе с условниками? Вы о ней только понаслышке, наскоком-знаете. По верхам! Вас бы в мою шкуру!

— Я не дилетант. И следствие далеко не легкая работа. Но у меня ни одной висячки за все годы. Ни одного необоснованно возбужденного дела нет, и незаконных арестов на своем счету не имею. И в Поронайск, как тебе известно, меня на укрепле­ние кадров прислали. Не с новичком говоришь. Хочешь, чтоб тебя хвалили? Пусть этим другие займутся. Хотел знать мое мне­ние, я его высказал! То, что думаю. И не жди от меня похвал, Семен. Хвалить тебя лишь за то, что живешь в Трудовом, не стану. Тебе не только условники, но и штат доверен. Молодые ребята! Ты их учить обязан, беречь. Но не умеешь, не способен.

— Может, вы научите?

— Не язви, Сем! Мы с тобой одной школы. Но отношение к делу разное. Не подсказал ты Николаю, как важно учитывать индивидуальные особенности личности осужденного. И не толь­ко ему. А ведь знал. Сколько лет в Средней Азии работал? Не секрет для тебя обычаи. А вот рассказать, предупредить не смог. И опять потеря.

— Всего не предусмотришь. Хоть три жизни проживи - две в ошибки уйдут. Да и вы, Игорь Павлович, пока опыта набирались, небось не раз лоб в шишки, а лушу в синяки отделывали, - невесело усмехнулся Дегтярев.

— У меня? Да знаешь, ошибкой это не назову. Но до сих пор помнится, - вздохнул Кравцов.

— А почему вы с должности в пятьдесят первом полетели? Тоже, наверное, не за доброе? - спросил участковый.

— И тебя просветили? Ну что ж, того не стыжусь. И верно. Работал прокурором в Магадане. Недолго, правда. Всего три месяца, - улыбнулся Кравцов.

— А чего, ж так мало?

— Больше не стоило, - отмахнулся человек и отвернулся к печке.

— А что случилось там, Игорь Павлович? - спросил Дегтя­рев тихо, участливо.

Кравцов открыл дверцу печурки: уставившись в огонь, грел глаза и душу. Вопрос, как больная память, морозил. Не раз его задавали, не щадя человека. И вновь вспоминал:

— Партию осужденных привез тогда пароход «Иосиф Ста­лин». Без малого пятьсот человек. Без предварительного предуп­реждения, как делалось обычно, чтоб успели зону подготовить: жилье обеспечить и с продуктами управиться. Я, понятное дело, возмутился. А сопровождавший заключенных, старший охраны, протянул мне секретный пакет. Толстенный, тяжелый. Ни на од­ного арестанта дел не было. Необычным показалось мне это. Вскрыл пакет. В нем пачка приговоров. На привезенных. Всех - к расстрелу... Требовалось немногое - моя подпись и отправка к месту исполнения приговоров...

Дегтярев головой покачал.

— Что бы ты сделал в этой ситуации? - внезапно спросил Кравцов.

— Не знаю. Но, наверное, выполнил бы указание сверху, - признался честно.

— А я не смог. Ведь даже не суд приговоры вынес, а особая тройка. Не видя дела, не изучив его, я, юрист, какое имею пра­во согласиться с приговором об исключительной мере наказа­ния? Почему у меня кто-то отнимает функции прокурорского надзора и ставит в роль пешки! Вот и взбунтовался, что называ­ется. Отправил арестованных в Сеймчанскую номерную зону, а по инстанции телеграммой попросил дела прислать. На всех... Вскоре прислали... Ордер на мой арест. И увели из дома ночью. Но везти некуда. Хуже Колымы что есть? Даже смерть в срав­нении с ней - награда. А на Колыме меня все знали. Я до прокурорства следователем там работал много лет. Бросили меня в следственный изолятор Магадана, объявив пособником из­менников и врагов народа. С такой формулировкой ниже вышки не дадут. Это я понимал. - Кравцов закурил. И продолжил: - Вот тут-то впервые познал, каково оказаться в положении арестованного без вины... Кинули меня в сизо. На поляну, как шутили арестованные. Не мне тебе объяснять, как спится на голом цементном полу. При том, что ни сесть, ни лечь негде. А харчи - двести граммов хлеба да кружка едва теплой воды на весь день. Под носом параша. Вши на третий день заели. С непривычки. Полгода меня там продержали. И каждый день - на допрос. Сколько мордобоя выдержал - не счесть. Не только я, конечно. Все, кто вместе со мною был. От меня признаний добивались. Что я завербован теми, кого и в глаза видеть не мог. Но не добились. И то ли устали, то ли интерес поугас, но внезапно в покое оставили. Я так хотел тог­да заболеть, чтоб меня из сизо в больницу перевели. А нет, так умереть. Но никакая хворь, как назло, не брала. И вдруг через месяц покоя вызывают. Снова, думаю, душу начнут выколачи­вать, ан нет, с вещами... Значит, в расход. Кто-то нашелся по­слушный, подписал мне приговор, думаю.