Эльмира Нетесова - Закон Тайга

— Прошу вас, Дарья, не обидеть наш дом и обоссать самый первый угол, какой понравится, - верещал бабьим голосом ус­ловник, стоявший впереди всех.

— Пошли, Даш! Все же мы старожилы. Первые землепро­ходцы здесь. Пожелаем вольному люду добра и счастья! Может, и приживутся новоселы? Чем черт не шутит!

— А я при чем? Идите! Мне они на кой сдались? - радова­лась баба в душе, что вспомнили о ней работяги. Не побрезго­вали, пригласили с собой.

— Ты ведь здесь с нами вместе бедовала. И в тайге тоже... Наравне. Горя не меньше нашего хлебнула. Хоть и баба вроде бы, а выжила. Может, в том где-то и мы помогли. По-плохому иль хорошему заставили все одюжить, - хрипел простывшей глоткой вальщик.

— Не обессудь. Не откажи. Пошли с нами. Докажи, что не совсем зверье, не вовсе уж бесхозные, коль плечо в плечо вме­сте с нами придешь. Пусть новые не боятся, - просил тощий чокеровщик.

— Ты, Дашка, в сто раз красивей новой бабы! Это я говорю!

Вот мы и вотрем в нос, что не дикие, раз ты тут среди нас без страху живешь, - подал голос тракторист.

— Мы на минуту все. Поздравим их и пойдем. А ты как первая баба - хозяйка Трудового! Без тебя нам никак нельзя, - гундосил бульдозерист.

— Ладно, дайте переодеться. Не пойду же в халате, - согла­силась баба.

А вскоре вышла к работягам, ожидавшим ее за дверью. Вме­сте впервые за все годы они шли в гости к вольным, свободным людям. И Дашке вспомнилось, что когда-то в тайге Никита вы­сказал вслух мечту о вольных жителях в Трудовом. Его осмеяли разом. Никто не поверил, не мог допустить мысли о том все­рьез даже Тихон. А ведь совсем немного не дожили.

А сколько прожито здесь людьми? Когда приехали сюда пер­вые условники? Сколько лет селу, определенному под зону от­бытия наказания? Теперь этого никто не вспомнит. Разве толь­ко могилы да кресты, где, помимо имен и фамилий, всегда ста­вилась дата смерти.

В Трудовом, где жизнь человеческая никогда не ценилась, село начиналось с кладбища. Его не прятали от глаз. Его никто не боялся. Ведь многих покойных знали как самих себя. Не могли лишь привыкнуть к их отсутствию.

Кладбище было вроде визитной карточки, лица села. Здесь и начало биографии. И первая могила. Покойный - вечный сторож. Ему не о чем заботиться. Некуда уезжать.

Дашка сдержанно поздравила новоселов с прибытием, по­желала г\м здоровья и тепла на новом месте. Не захотела при­сесть, отведать хлеб-соль в семейном доме. Не приглянулась, не пришлксь ей по душе хозяйка дома. И Дашка, сославшись на занятость, поспешила уйти.

Проходя мимо барака фартовых, невольно остановилась. Законники, словно озверев, колотили троих кентов, выпустив­ших живыми из барака следователя и участкового.

Баба не знала причины яростной трамбовки. Она лишь при­крикнула, хотела остановить взбешенных мужиков и не приме­тила, кто из них швырнул камнем в нее, кто попал в голову.

Дашка потеряла сознание сразу. Она не видела толпы работяг, бежавших тут же. Кто их позвал? Может, увидели сами. Возмож­но, испугались чего. Но, увидев Дарью, онемели от удивления:

— Камнем в бабу?! За что?!

Работяги загудели. Их становилось все больше. Гнев одного заражал десяток других. Катился волнами по собравшейся тол­пе. И кто-то, не выдержав, крикнул:

— Кроши их, мужики! Вломим им по самую задницу! Чтоб неповадно было баб задевать!

Будто кто-то злой рукой пороховую бочку поджег. Толпа работяг кинулась на барак воров, успевших скрыть дра­чунов.

Зазвенели разбитые стекла, взвыли выламываемые двери, задрожали стены барака, окруженного со всех сторон.

Работяги, поднатужившись, толпой ломились в дверь, мате­ря фартовых так, как никогда ранее.

Вот рослый вальщик с разбегу ткнулся плечом в дверь. Та, охнув, выронила засов, разинула щербатый рот, распах­нулась. Толпа работяг хлынула в барак, подстегиваемая зло­бой, местью.

И сошлись условники лицом к лицу. Кулаки заходили. Там громила-вальщик поддел на кулак медвежатника, тот, хряснув­шись спиной о шконку, глаза закатил под лоб. А вальщик уже стопорилу на гоп-стоп взял. Разделывал, как пенек. Труху вы­колачивал. Да так, что у фартового из глаз искры снопами по­летели. Фартовый матом поливал мужика. Вальщик, терпение потеряв, в подбородок кулаком врезал. Стопорила, зубами лязг­нув, взвыл от боли. Сам себе язык откусил.

Чокеровщик в ухо майданщику заехал. Тракторист закон­ника из-под шконки выволок. За горло прихватил.

Кто-то головой фартового угол пробивал, чьи-то пальцы вце­пились в шею, ноги, колени, головы, кулаки - все в ход пошло.

Вон бульдозерист заломил чью-то ногу за ухо; одолел, на радости, сдурев, орал:

— Я тебя, козел, заставлю через уши сраться!

Сучкорубы дружно, словно на деляне один ствол, отделы­вали налетчиков. В угол зажали. Тем не развернуться, не вы­крутиться.

А на проходе, у самых дверей, мокрушника толпа примори­ла. Кто-то печень-почки отбивал, другие - глаза выбить норо­вили. Упасть - и то некуда. Руки завернули. Кто-то в пах въе­хал с лихостью. А вот и «солнышко» кулак достал. Зубы давно выбиты, выплюнуть не дают. Голову на осколки крошили.

А худого, что в Дарью камень кинул, с комфортом на шкон- ке трамбовали. Уши оторвали. Нос - больше рожи. Вся физи­ономия в лепешку расквашена. Руки выкручены. Ребра ногами ломали. Кто-то на животе в сапогах гулял. Перед глазами - кулаки и радуга огней.

Даже старого сявку не пощадили. Всего искромсали в клочья. Кому нужно интересоваться, виноват иль нет? Живешь, дышишь с фартовыми - значит, виноват. Голубятника, решившего вы­скользнуть в выбитое окно, кто-то за ноги приловил и - об стену, держа за ноги...

— Козлы паскудные! Пидеры вонючие, сачки мокрожопые! - слышалось со всех сторон.

Сотня фартовых отбивалась, как могла, до последнего. Ни звука, ни слова о пощаде никто не обронил. Работяг впятеро больше...

Они долго терпели обиды от фартовых Налоги и зуботычи­ны, унижения и оскорбления, откровенный грабеж. Вот и кон­чилось терпение. Переполнилась чаша. Нужна была последняя капля. Ею стала Дашка. И теперь - не помирить, не угомо­нить, не остудить вскипевшей разом злобы. Она помутила ра­зум и рассудок. Из придавленной униженной серости, которой помыкали фартовые на каждом шагу, выплеснулось достоин­ство, гордость, личности, мужики.

Кто сказал о правилах в драке? Они соблюдаются обоюдно. А если тому предшествовали годы терпения, о каких правилах можно говорить? Запрещенные приемы? А кто их запрещал? Врезается нога в пах фартовому, который обещал трамбовку за припрятанную от налога пачку папирос.

Раздирали ноги, выламывали руки. Кто жив, тот дрался, защищался либо нападал.

Лопнувшее терпение всегда срывает кулак. Фартовые не ожи­дали такой развязки. Они не тронули бы Дашку, не заметь она их драки. Знали о ней - она донесет участковому. Вот и хотели прогнать, припугнуть. И попали в нее. Теперь приходится отду­ваться за все разом.