Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны

И больше не болят… Ан, выходит, даже такая его радость давно стала для них чужою.

Но обиды ненадолго хватило. Пытался забыться в работе. Это удавалось лишь ненадолго. А потом тоска по семье одолевала с новой силой. Нет писем. Значит, не нужен. Забыт…

Но однажды, уже на четвертом году, письмо пришло. От сына. Старшего. Он писал: «Мы думали, ты что-то понял. Ждали, что вернешься домой человеком. А ты?! Проявил заботу о нас: прислал кентов. Да как ты посмел?! Так знай, мы выставили твоих друзей. Пусть ищут себе помощников в другом месте. Я не пойду воровать! И ни твои советы через кентов, ни их угрозы расправиться с нами, не заставят меня жить по-твоему. Мы ждали отца. Но не вора. Жаль, что ошиблись в тебе. Можешь не возвращаться к нам. И так достаточно пережито. Умерла мать. Ее ты потерял. Нет у тебя и нас…» Аслан много курил в ту ночь. Не спалось. Значит, наведались. Конечно, Шеф. Кто же еще? Он! Его методы. Грозил расправой сыновьям! С него не хватило Аслана. Хотел и ребят втянуть в «малину». Да как! По совету отца! Ну и негодяй! Но почему Алим не остановил? Хотя кто он для Шефа? Да и ему, Аслану, ничего не пишет этот племянник. Опять же, может, уже попался? Может, сидит? А, возможно, пришил его Шеф? Мальчишка-то был с характером. Но нет… Ведь случай с ним, с Дядей, должен был образумить. Хотя… Завяз он в «малине». Оттуда ему уже не вырваться.

В эту ночь до самого рассвета писал Аслан письмо домой. Сыновьям. Впервые обращаясь как к взрослым. Все объяснил. И, не виня за резкое письмо, просил одного — простить за прошлое. Сказал, что порвано с ним навсегда. Просил не верить посланцам Шефа и по возможности писать ему. На следующий день письмо пошло. И Аслан отсчитывал время, стал ждать… В бригаде Дяди теперь многое изменилось. Мужики по вечерам уже не вспоминали о «малинах», о прошлых делах, кентах и барышах. Ведь деньги на счетах появились. Свои деньги. Заработанные. С каждым месяцем сумма росла. Зачеты шли. И теперь уже всяк всерьез прикидывал, что будет делать, выйдя на волю. Сначала робко начались разговоры об отколе от «малин». Первым о том заговорил бывший налетчик:

—А что, мужики, пожалуй, вернусь я к своим. В деревню. Первое время со стариками поживу. Огляжусь.

—Хм, а кенты нагрянут и хвать тебя за задницу! И скажут — либо валяй обратно в «малину», либо получай финач, — усмехнулся домушник.

—А они не знают, где мой дом. К тому ж я тоже не сучком сделанный. Мозги имею. Женюсь. А они силой не уведут.

—Что баба! Если характера нет, она не удержит. Тут самому решиться надо. Чтоб и под финачом не согласиться. Заметят, что струсил, хана будет. А если и под ножом идти откажешься к ним, еще могут оставить в покое. Перед их угрозой устоял, значит и в милиции не заложишь. А им теперь главное — спокойно жить. Чтоб не засыпаться ни на чем да чтобы свои не предали. Силой уведут — доверять опасно. Бояться станут. Подозревать. А наотрез отказался — все, могут наплевать. Но если ты их не будешь закладывать, — философствовал вор в законе с верхних нар.

—Значит, по-твоему, ему всю жизнь надо жить, поджав хвост, и никуда не высовываться? Ни хрена себе судьбина! Из дома не выйти. С одной стороны кенты, с другой лягавые. Под надзором и тех, и других? Ни жить, ни сдохнуть спокойно? Так? Да уж лучше сразу от всех отделаться! Одним махом, — рубанул Дядя.

—А как? — уставились на него воры.

—Вам советов не даю. Тут всяк по-своему. А коль самому придется, так скажу вам: если кто с кентов ко мне сунется, враз голову в зад вобью. Другие побоятся прийти с таким предложением иль угрозой.

—А пришьешь, отвечать будешь, — подал голос майданщик.

—Не буду. Скажу все, как на духу, что не хочу больше в каталажку попадать. И все тут! А он грозил. Вот я его и… А разве лучше было оставить целым и самому за прежнее?

—Так ведь мусора не поверят. Засадят.

—Не засадят. Я постараюсь не вытряхивать душу из кента.

—А если двое иль трое придут? Тогда как? — спросил домушник.

—Им же хуже. Буду отбиваться, как могу. Кого угроблю, пусть на себя пеняет. Кто живой, всем закажет. И жмура сам прятать будет, — захохотал Дядя.

—А я вот думаю, уеду-ка я подальше, где кентов нет. Куплю домишко, буду где-нибудь вкалывать потихоньку. На жизнь хватит и ладно. Только чтоб больше сюда не попадать, — говорил домушник.

—Да, мужики, что ни говори, а Север есть Север. Весело жил, зато теперь сторицей отгоревался. Каждый день этот климат свое делает. Ревматизм уже все кости пожрал. Легко ли? А кенты, падлы, ни одной посылки не выслали, будто сдох я давно. Вот и я решил — пойду после лагеря в лесники. В тайгу заберусь глухоманную. Как наш медвежатник. Пристроился и живет. Нынче все вы его письмо читали. Ничего. На жизнь не жалуется. Изба имеется. Харчи привозят. И кобылу ему выдали. Тоже, хоть и медленный, а все ж транспорт. Зарплата идет ему. Да и тайга кормиться помогает. Говорит же, что на два участка успевает. Вот я к нему под бок и пристроюсь, — невесело усмехнулся вор в законе.

—А все ж не побрезговали стариком! Взяли. Не посмотрели на прошлое, — покачал головой налетчик. — Вот уж не думал я, что такое возможно.

—Так он, мухомор, поди ты, назвался медвежатником, его и приняли за своего, таежного, всамделишного. Кто же с них поверил бы, что эдакая рухлядь могла такие дела творить? Ну и взяли! А он, поди-ка, как увидел медведя, так и полные штаны надул, — захохотал Дядя.

—Не-е-е, этот не надул. Он и не такое видывал. Верно, по фене объяснился с ним, и лохмач от старого на край света сам сбежал, обложившись. Привык-то к настоящим старикам, а наш — блатной. Таких ни в одной тайге зверье не видывало. Он же и медведя не иначе, как кентом назвал! — загоготал майданщик.

—Ну чего над старым рыгочешь? Он же пишет, что звери на участке полюбили его. Признали, — улыбался вор в законе.

—Зверь зверя сдалеку чует. А тут не просто зверь, не шестерка какая, а вор из воров. Самая крупная фигура в любой «малине»…

—Так звери — не кенты…

—Они тоже в породе разбираются, — пыталась шутить бригада.

—Хохочете! А придет время воли, поди, не хуже старого горькими зальетесь. Ведь вот у одного — родители имеются, у другого — дети иль баба. А свидеться с ними — придется ль всем? Одних примут и простят. Других на порог не пустят. Совестно. А иных и рады бы признать, да не дождутся, — стиснул Аслан виски.

—Зато пожили мы всласть, — отозвался майданщик.

—Разве ты жил, когда был с кентами? Вечно дрожал. И когда на дело шел! Боялся — накроют. И когда делил — свои за куш могли поронуть. И кутил — дрожал. А вдруг заподозрят? Спал и не спал — всегда подыхал. Пил и не хмелел. Ел и не наедался. Деньги? А кому они впрок пошли? Вся жизнь в поту и в страхе. Своих и лягавых боишься одинаково. Жизнь… Да она хуже смерти была, — сплюнул Дядя.