Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны

— Да врежь ты этому суке, чтоб собственными яйцами подавился, мудозвон! Такое говно, а двоих убил! Дай ему в муди прикладом! Глядишь, до вечера сдохнет, курва! — советовал один конвоир второму.

— У! Лярва! Дали б козла! Уж я б сделал из тебя отбивную! Ни одна собака так бы не отделала! — грозился второй.

В кабинет следователя прокуратуры Кузьму не ввели — вбили.

Седой плотный человек лишь головой покачал укоризненно. И, бегло оглядев

обвиняемого, предложил присесть напротив.

Допрос шел трудно. Следователь, несмотря на вызывающий тон Огрызка, держался спокойно:

— Я и предполагал, что вы будете отрицать все. Но факты — вещь упрямая. На месте ограбления обнаружен саквояж с вашими отпечатками пальцев, — говорил следователь.

— Он и впрямь пропал у меня…

— Когда и где?

— В бане я его забыл.

— Когда?

— За день до того, как мусора замели.

— В какой бане?

— В городской! Она покуда одна! — смеялся Огрызок, ожидавший более трудных вопросов.

— Когда обнаружили пропажу?

— Сразу. Как из парной вышел.

— В чем же из бани пошли? — усмехнулся следователь.

— Так барахло не тронули. Оно осталось на вешалке.

— Что в саквояже было?

— Курево и хамовка.

— Почему не заявили о пропаже? — улыбался следователь одними губами.

— Да чего кипишить? Ценного не было, вот и не стал хай подымать.

— Может, все же вспомните получше, где оставили саквояж? Городская баня уже месяц как на ремонте. И не работает, — уточнил следователь.

— Значит, в парикмахерской или в магазине, — не растерялся Кузьма.

— Богатая фантазия! Тогда скажите, где именно? Место, время? — настаивал следователь.

Кузьма врал напропалую и всякий раз попадал впросак.

Он усиленно отрицал ограбление, свою связь с ворами, божился, что вовсе незнаком с ними.

— А на какие средства живете? Не работаете, не учитесь, нигде не прописаны. Кто вас содержит? Богатые родители? Их не имеете. Мать не поддерживает с вами связи. Живет отдельно с мужем и двумя детьми. Она много лет не видела и ничего не знает о вас. Да и встретитесь — не узнали бы друг друга. У нее хорошая семья. Дружная, работящая.

— Чтоб ей… — сорвалось с языка невольное, но вовремя себя остановил.

— Да, конечно, у вас закономерно сохранилось в памяти иное. Но что поделать? Годы были трудные, голодные. Вот и отдала в детдом, чтобы сберечь жизнь, не дать умереть от голода. А потом вторично замуж вышла. Ваш отец на войне погиб. Отчим не разрешил ей брать вас из приюта. Она хотела вернуться к вам. Но… Теперь у нее двое дочерей. Сестренки. Обе учатся. Знают о брате, — глянул на Кузьму. Тот равнодушно слушал. Эта тема его уже не волновала. Отболела. Отвык он от нее. И уже давно не вспоминал о матери.

— Кстати, вы не раз виделись. Но не узнали друг друга, — продолжил следователь, удивляясь самообладанию Кузьмы; ни один мускул не дрогнул у него на лице, ни одного вопроса не задал, не поинтересовался. Даже адрес не спросил.

— А ведь они ждут вас. Готовы принять.

— Поздно. Я уже не тот, и в детдом меня уже не отведешь. Не поверю в сказку о возврате в детство. Кого оттуда выперли, обратно не вернется. Да и к чему? Остыла память и сердце не болит. Пусть она спокойно дышит. Считает мертвым. Так лучше для всех. Не все прощается в этой жизни. И хотя память и сердце не болят, разум не потерял покуда. От дитя отказываются только раз в жизни. И Ане верю, что стала она кому-то доброй матерью. Для такого сердце иметь надо…

— Она сохранила вам жизнь. За это разве обижаются? — удивился следователь.

— А кто ее о том просил? Сберечь жизнь и тут же сломать ее, судьбу, душу! Да я из-за нее никому не верю! Уж если она, мать, облажалась! Теперь ждет! Кого? Зачем? Я тогда в ней нуждался больше, чем в жизни! Не всякая сытость — радость! И плохо, что она того не поняла! Ну, да хватит о ней! Много чести!

Следователь радовался, что сумел разговорить Кузьму. Пусть не по теме. Но найден контакт. Слабая нить, но все же зацепа. Про себя отметил ум, живучесть парня, умение анализировать и делать верные выводы.

— Что ж, вам виднее, как поступать. И тут я не имею права вмешиваться в личное, пережитое. Но о конкретном, сегодняшнем, советую подумать. Вы отрицаете связь с ворами, а она — налицо. И если банк они ограбили — назовите, куда могли уехать. Опишите их. И я отпущу вас на волю, — пообещал следователь.

— Фалуешь в суки? Промазал! Я не фрайер! — взвился Огрызок.

— Тогда придется вернуться в тюрьму, пока не поумнеете, — недобро усмехнулся следователь и, вызвав конвой, сказал: — Пусть переведут в тамбур.

Кузьма не понял смысла сказанного, но внутри все оборвалось и похолодело. Конвоиры впихнули его в машину. И едва въехали во двор тюрьмы, передали распоряжение следователя охране. Та, ухмыляясь, погнала Огрызка не вверх, на третий этаж, а вниз — в подвал. И открыв решетчатую, как в зверинце, дверь камеры, втолкнула Кузьму прямо на кучу подростков.

— Эй ты! Полегче! Иль зенки тебе на лоб выдернуть, чтоб не перся буром на людей! — цыкнул плевком в лицо Кузьме прыщавый пацан. Огрызок бросился на него рычащим зверем, но был сбит с ног, и вонючая свора пацанов впилась в него сотней овчарок. Его не просто били. Его терзали. Через секунды на Огрызке не осталось и напоминания от одежды. Ее разнесли в мелкие клочья по камере. Кузьму щипали, кусали, били, втыкали в него стекло и гвозди, норовя по клочкам снять с него кожу.

Свора озверелых пацанов словно с цепи сорвалась. Заломила руки и, подтащив к параше, заставила есть из нее дерьмо. Огрызок выл от боли и беспомощности. Его скручивали, ломали, выворачивали. Охранники, глядя на это представление, хохотали, хватаясь за животы.

И тут словно второе дыхание проснулось у Кузьмы. Он вывернулся из лап своры, выхватил двоих самых задиристых пацанов и со всего размаху впечатал головами в решетчатую дверь. Кровь их брызнула во все стороны. А Кузьма хватал подростков за головы, горла, выворачивал руки и ноги, носился по их ребрам, круша ораву, вбивал их в пол, в стены, друг в друга. Он не слышал их испуганных криков. Троих головой воткнул в парашу и не давал им вылезти. Плюнувшему в лицо выбил двумя пальцами оба глаза. Наступил ему на живот и даже не вздрогнул, когда пацан задергался в конвульсиях. Он ловил их за ноги и бил головами об пол.

Свора пацанов сбилась в кучу, онемев от ужаса. По полу, потолку камеры текла кровь. А Огрызок, как обезумевший, только вошел во вкус. Вот он вырвал из кодлы того, кто совал его головой в парашу. И ухватив за ноги, едва не разодрал пацана пополам, но охранники подоспели. Скрутили, сбили, смяли, уволокли в одиночную камеру, где целую неделю тюремный врач лечил приступ буйного помешательства. Держал Кузьму на уколах и таблетках. У Огрызка отчаянно болела голова. Он ходил шатаясь. Не ел, не пил, лишился сна. Все тело, словно чужое, не слушалось его.