Александр Соловьёв - Ветви Ихуа

— Бушмены — чистая раса, — стал вполголоса объяснять Инза. — Они — наидревнейшие хомо-сапиенсы, существовали еще до кроманьонцев. Ясно? Последние их захоронения сделаны меньше пяти веков назад, и эти захоронения ничем не отличаются от тех, что были сделаны в древности. Сечешь? Это значит, что всю историю человечества они пребывали в своем первозданном виде. Официально считается, что термин «бушмены» происходит от мавроканского «буштабия». Это значит — «живущие в кустах». Наши отечественные ученые знаешь чем это объясняют? А тем, что бушмены обитали в засушливых мавроканских саваннах, где росли только сухие кустарники. Считается, что бушменов в саванны оттеснили предки древних мавроканцев. Но все это фигня. На самом деле они сами ушли.

Инза посмотрел на Зуброва, должно быть прикидывая, имеет ли смысл рассказывать дальше.

— Между нами говоря, — тут он перешел совсем на шепот, — в действительности слово «бушмен» — болгарского происхождения, хоть об этом, сам догадываешься, распространяться не принято. «Буш» по-древнеболгарски значит «мало», «мен» — «пьющий». Выходит, малопьющий. Сечешь? Вот что такое лингвистика, друг. Языки надо знать.

«Странно, — подумал Зубров. — Инза — партийный, к тому же он, вроде бы, неплохой ученый-исследователь… Но в верном ли направлении он копает?»

— Я кое-что в старых книгах нашел… — сказал Инза. — Видимо, название «бушмен» возникло около трехсот лет тому назад. Предполагаю, что его предложил один из первых болгарских антропологов, а потом его подхватили и другие историки. Сам понимаешь, наша цензура не могла допустить, чтобы термин, используемый в отечественной науке, имел болгарские корни. Да уж, в Федерации хорошо научились историю переписывать. Каждому народу, всякой народности что-нибудь досталось. А уж тем, кто за пределами, и подавно. Потом вообще никаких корней не отыщешь. Вот так. Эти умники придумали ту самую «буштабию» — живущих в кустах. А ведь бушмены в саваннах вовсе не оттого прятались, что их мавроканцы теснили. Нифига. Они не мавроканцев боялись, а океана. Знали о губительном воздействии мертвой воды. Вот почему они и пили так мало.

«Нет, все-таки не туда он копает», — подумал Зубров с тревогой. Понизив голос, он спросил:

— Что, вода была мертвой?

— Да она и сейчас мертвая! Мертвее не бывает! — Инза говорил таким тоном, словно Зубров не понимал очевидной истины. — Она реструктурирована. И мы ее пьем. А вот бушмены — те запросто без нее целую неделю обходились. Бабы бушменские — те вообще, подобно верблюдам, особые курдюки на бедрах имели. В них вода накапливалась, ясно? Но с этого самого места, друг мой, начинается совсем другая эволюционная теория. — Он хитро ухмыльнулся, погрозил Зуброву пальцем. — Эта теория представляет собой нечто среднее между нашей, официальной, и ихней, болгарской, но в отдельности обе они ошибочны, понятно? И болгарская, и наша.

Инза поднес чашку к губам, и глаза его сделались большими и как бы стеклянными: он над чем-то сосредоточенно размышлял.

«Для чего он мне все это рассказывает?» — нервно думал Зубров.

— Пора науку из заблуждения выводить, — торжественно сказал Инза, словно отвечая на его вопрос. — Да только не сразу, не одним махом, а понемногу. Микроскопическими шажками. Наши потомки обязаны правду знать, и кто, если не мы, эту правду им откроет? Но не думай, что я так наивен, чтобы орать об этом во всю глотку. Я не собираюсь открывать перед ними все карты, не собираюсь. Я всего лишь хочу заложить зерна сомнения. Понял меня, а?

Зубров отхлебнул кофе и не почувствовал вкуса.

— Правда, конечно, нужна, — нехотя согласился он и глянул в сторону дверного проема.

«Науку — из заблуждения, — подумал он. — Правда для потомков… Кем ты себя возомнил, Инза? И что делаю я рядом с тобой, крамольником?»

— Ладно, ладно! — неожиданно бодрым тоном сказал Инза. — Ну что, по пятьдесят граммов на душу населения? Есть отличный «Ахтамар».

— Нет, спасибо, Инза, я не…

— Обижаешь. Говорю же тебе: всего по пятьдесят. Тем более что настоящий «Ахтамар».

Он открыл дверцу письменного стола и достал наполовину пустую бутылку и два маленьких стаканчика.

«Может, все это было шуткой?» — подумал Зубров с надеждой.

— Вообще-то предпочитаю мавроканский «бренди», — сказал Инза, — но когда в отечество возвращаюсь, пью только «Ахтамар».

«Нет, эти поездки заграницу все-таки сильно его избаловали, — заключил Зубров. — Слишком уж далеко он зашел в своих теориях. С ума сойти, и как я не заметил всех этих ересей в его писанине? Надо сказать ему прямо сейчас, что я отказываюсь от этой подработки…»

Зубров поставил чашку на столик и машинально посмотрел на пальцы, — он так и застыл, глядя на них. Черт побери! Как эти толстые обрубки могли напечатать двадцать четыре страницы из диссертации Инзы Берка?

Зубров положил руки на бедра и, закрыв глаза, представил, что под пальцами у него клавиатура его печатной машинки «Зенит». «СТОИТ ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ПОДРАБОТКИ» — повторил он фразу мысленно, и пальцы привычно забегали, ударяя по воображаемым клавишам. Он открыл глаза и снова посмотрел на пальцы, пытаясь вспомнить, каким образом ему удалось преодолеть трудности, связанные с освоением машинописи.

Да, он хорошо помнил, как однажды на четвертом курсе купил печатную машинку в комиссионном магазине на углу Бородинской и Печатной в центре Багровска, как потом с немалым трудом раздобыл самоучитель, и как много пришлось заниматься, пока он не научился печатать бегло. Но самое главное — то, как же все-таки удалось совладать с маленькими клавишами «Зенита» — это он напрочь забыл.

Инза разлил коньяк и протянул Зуброву стаканчик.

— А ведь ты наш человек, наш, — сказал он. — Нутром чую. Ты — не одна из этих тряпичных кукол, которых сверху за ниточки дергают. Все стараются друг другом манипулировать. Знаешь, как я все это называю? Манипуляториум. Просто молод ты еще, не все пока понял.

«Сколько ему лет? — подумал Зубров. — Лет на семь всего старше, а говорит точно старик. Когда мы познакомились на том семинаре, в Багровске, ему было лет двадцать восемь… А было это недавно».

— Ну, за зерна сомнения! — предложил Инза.

Зубров сдержанно с ним чокнулся и выпил.

Он снова вспомнил о деньгах, которые Инза должен был ему за работу, но после того, что он узнал о содержащихся в рукописи идеях, желание получить вознаграждение утратило первоначальную остроту.

На ум почему-то пришел Локков, и враз сделалось неуютно.

— Ладно, наверное, я пойду, — сказал он.

— Да брось, мы только начали! — К Инзе вернулось его обычное жизнерадостное настроение. Он быстро наполнил стаканчики и снова подал Зуброву. — Давай, давай!