Владимир Гриньков - На вершине власти

– Ваша машина? Может, подъедем? До вертолета топать полкилометра.

Один из них сказал по-прежнему неприветливо:

– Пешком пойдете, – но сам сел в машину, второй тоже сел.

– Сволочи! – Данилин сплюнул в сердцах. – Кто такие – не знаешь?

– Первый раз вижу.

Джип обогнал их и остановился у вертолета, но из машины никто не вышел. Когда Уланов и Данилин подошли, один из пассажиров джипа вылез им навстречу и сказал:

– Стоять здесь, лицом к зданию аэропорта. Не огладываться.

– Какой-то ты шибко крутой, – произнес с издевкой Данилин. – Тебя, наверно, травмировало пионерское детство.

Вместо ответа человек извлек из внутреннего кармана какие-то корочки, сунул Данилину в лицо, сказал без выражения:

– Будешь делать, что велено.

Данилин с документом ознакомился, криво усмехнулся и повернулся к вертолету спиной. Уланов, все еще ничего не понимая, последовал его примеру. Позади них заурчал двигатель джипа – он, похоже, подъехал вплотную к фюзеляжу.

– Что за ксиву он тебе тыкал? – поинтересовался Уланов.

– Гэбэ, – Данилин скосил глаза. – Что-то они там грузят.

– Не видишь – что именно?

– Нет.

– Значит, бомба.

– Ага, атомная, – подтвердил Данилин.

– Боевики захватили аэродром в Бергаше.

– А мы его будем бомбить.

– Только нам и доверили.

– Ясное дело, ты же слышал, прямо с порога: кто тут Уланов, без него ни шагу.

– Ордена, небось, дадут?

– Если сработаем на «отлично». Мне – Боевого Красного Знамени, тебе – «Мать-героиня» третьей степени.

– Почему это третьей? – обиделся Данилин.

– Не все сразу, любезный, – покровительственно сказал Уланов.

От вертолета их окликнули. Гэбист, тот самый, который удостоверение предъявлял, приказал:

– Во время полета в салон не входить. После посадки в Бергаше оставайтесь на своих местах вплоть до особого распоряжения.

Уланов с мрачным видом занял командирское место, и только когда над головой загрохотал двигатель, сказал напарнику:

– Вот не люблю я их почему-то…

Данилин сделал вид, что не расслышал.

Едва они взлетели, один из сопровождающих выполз из салона и встал за их спинами. Уланов закряхтел недовольно, потом сказал, не выдержав:

– Вы бы в салон прошли. Не положено здесь находиться.

Но человек за спиной никак не реагировал на его слова, и только спустя полчаса, когда они уже подлетали к Бергашу, скрылся, бросив напоследок:

– Напоминаю: после посадки из вертолета не выходить.

– Да пошел ты! – прошипел ему в спину Данилин.

Сразу после приземления к ним на большой скорости подъехала машина, из нее выскочил длинный парень в армейской форме, но без знаков различия и подбежал к вертолету.

– Сейчас начнут выгружать бомбу, – высказал предположение Данилин и осторожно выглянул. – Так, один гебист вылез… Эй, слышь, Дима, ты знаешь, кого мы везли!.. Бабу! Глянь – бабу, честное слово! Генеральская телка, видать!

Уланов, не веря, тоже выглянул. И действительно: в машину садилась женщина. Гебист ее торопил, а она, похоже, была недовольна, оборачивалась к нему раздраженно – и теперь Уланов увидел ее лицо.

– Н-ну!!! – выдохнул он потрясенно и больше ничего сказать не мог.

Там, внизу, была Людмила – живая и невредимая.

Посол СССР в Джебрае все последние ночи спал скверно, точнее, почти вовсе не спал. Причина этого была простой. За долгие годы своей деятельности здесь он ни разу не слышал, чтобы жизни иностранных дипломатов в Хедаре угрожала какая-либо опасность, все они покидали столицу целыми и невредимыми, когда их миссии завершались, но что-то подсказывало Агафонову, что бывают такие неожиданные изломы в судьбе, которые невозможно предугадать, обладая даже самой развитой интуицией. Самое паршивое заключалось в том, что он, Агафонов, был совершенно ни при чем, будь на то его воля – он все сделал бы иначе. Другие принимали решения, а отдуваться за все предстояло ему одному.

Майор Овчаренко, преемник покойного полковника Гареева, догадывался, кажется, о терзаниях посла, возможно, даже посмеивался над ним в душе, но виду не подавал, прикрываясь маской деловитой озабоченности.

Когда неизвестный и до сих пор не обнаруженный террорист напал на служащую советского госпиталя, тяжело ее при этом ранив, первой мыслью Агафонова было – подготовить ноту протеста джебрайским властям. Но это следовало согласовать с Москвой, а значит – ждать утра. Но ждать не пришлось, потому что уже через полчаса после покушения к послу примчался Овчаренко с инструкциями своего московского начальства: никакой информации о покушении джебрайцам не давать, о состоянии жертвы не информировать, ждать указаний. Агафонов, до сих пор не оправившийся после истории с переводчиком Хомутовым, из-за которой, как он полагал, его вполне могли отозвать из Хедара, испуганно согласился, имея однако предчувствие, что вся эта история выйдет боком – и не ошибся.

Под утро снова заявился Овчаренко с инструкциями из Москвы. Предстояло объявить джебрайской стороне о гибели советской гражданки Песоцкой, в связи с чем посольству надлежало внести официальный протест, саму же Песоцкую, которая все еще не пришла в сознание, содержать под усиленной охраной на территории советского военного госпиталя, скрывая этот факт не только от джебрайской стороны, но и от сотрудников советского посольства.

Агафонов свой хлеб столько лет ел не зря, и всю комбинацию прозрел моментально. Москва была недовольна в последнее время Фархадом, он стал непредсказуем, многое позволял себе без консультаций с послом – а потому президента следовало одернуть. История с «убийством» советской гражданки годилась для этих целей как нельзя лучше. Агафонов заподозрил даже, что джебрайцы могли и не иметь никакого отношения к покушению, свои поработали, – но мыслью этой с Овчаренко не поделился, а без лишних вопросов предпринял те действия, которые были рекомендованы.

Поначалу никакой опасности он не видел – раненая была плоха и, по словам начальника госпиталя полковника Суркова, могла умереть в считанные часы. Такой исход – Агафонов понимал это – устраивал всех. Только начальник госпиталя беспокоился поначалу: с него спрос предстоял, но ему дали понять, что будет принята во внимание сложность данного случая.

Однако, вопреки ожиданиям, Людмила не умерла, и в один из дней Агафонова посетила ужасная мысль – а что, если все раскроется? Среди обслуживающего персонала госпиталя имеются джебрайцы, и совершенно очевидно, что среди них есть люди президента Фархада. Уязвленный резким протестом советской стороны, к тому времени тот вновь развязал боевые действия на севере страны, и если до него дойдет, что его грубо спровоцировали, обвели вокруг пальца…