Владимир Гриньков - На вершине власти

Агафонов засуетился. Поняв, что стал заложником обстоятельств, он бросился к Овчаренко, но тот лишь равнодушно пожал плечами и посоветовал не волноваться понапрасну. Ему будто и невдомек было, что Фархад, если ложь раскроется, способен на самые непредсказуемые действия.

– Ее необходимо убрать отсюда! – шумел Агафонов, заламывая руки.

– Что значит – убрать? – переспрашивал Овчаренко, глядя равнодушно.

– В Союз!

– Каким образом? А если в тот момент, когда мы ее потащим в аэропорт, ее опознают? Вы себе представляете последствия?

Агафонов, разумеется, представлял.

– Но она не должна здесь находиться! Каждый день ее пребывания в госпитале – страшный риск!

– Кто же виноват в том, что она выжила? – иронизировал Овчаренко.

– А если ее состояние ухудшится? – предположил Агафонов с проснувшейся надеждой.

– Ну, теперь это вряд ли. Я слышал от Суркова, что она, напротив, быстро поправляется.

– Всякое бывает, – Агафонов настаивал, надеясь, что собеседник поймет.

Овчаренко мрачно усмехнулся, извлек откуда-то из недр массивного стола «Макарова», положил перед послом.

– В чем дело? – побагровел Агафонов.

– Ваша идея – вам и карты в руки, – проговорил Овчаренко насмешливо.

– Вы неправильно меня поняли, – посол бессильно откинулся.

– Бывает. Прошу извинить меня.

Овчаренко спрятал пистолет. Разговор был окончен.

Но продолжение вскоре последовало. Агафонову сообщили: Москва дает «добро» на эвакуацию Песоцкой в Союз – с соблюдением всех мер предосторожности. План был прост – на советском армейском автомобиле, не подлежащем досмотру на улицах Хедара, доставить женщину в столичный аэропорт, оттуда вертолетом переправить в Бергаш, на советский военный аэродром, и далее, армейским транспортом – в Союз.

Всю подготовку Овчаренко взял на себя, Агафонова даже не посвятили в подробности, и посол вновь испытывал чувство бессильной незащищенности – другие люди занимались делом, неблагоприятный исход которого мог стоить Агафонову головы. Он потерял сон и аппетит, начало пошаливать сердце, вдребезги разругался с женой из-за пустяка… Овчаренко же от каких-либо комментариев уклонялся, на все расспросы отвечал коротко: «Все делается по плану». Оставалось только Бога молить, чтобы все прошло гладко.

Четыре дня спустя Овчаренко явился к послу без приглашения и объявил, едва успев прикрыть за собой дверь:

– Операция завершена.

– Она в Союзе? – вскинулся Агафонов, чувствуя, как распрямляется спина, освобождаясь от невыносимого бремени.

– Да. Час назад мне сообщили – самолет приземлился на одном из аэродромов Подмосковья.

Агафонов налил из сифона воды и залпом выпил.

– В таких случаях лучше водочки, – порекомендовал Овчаренко.

– Могу предложить.

Овчаренко отрицательно качнул головой:

– Не могу, Александр Викторович, – дела. Я, собственно, вот по какому поводу. Прибывает наш новый сотрудник, надо бы решить вопрос с жильем для него.

– Семейный?

– Да.

– Это сложнее. Может быть, пока что-нибудь в городе? Кое-кто из наших живет в отеле.

– Это невозможно, – резко возразил Овчаренко. – Никаких отелей. Только на территории посольского городка.

– С квартирами у нас плохо.

– С квартирами у нас всегда плохо. Но не для всех.

– Впрочем, есть одна, – вспомнил Агафонов. – Пустует, но там личные вещи.

– Чьи?

– Прежнего жильца.

– А сам он где?

Агафонов замялся.

– Я и сам в толк не возьму, по чести говоря. Ваш предшественник, полковник Гареев, как будто бы вывез этого человека в Союз, причем едва ли не в наручниках. А спустя короткое время джебрайские власти наградили его орденом – посмертно.

– В любом случае его здесь нет, – пожал плечами Овчаренко. – И квартиру можно использовать.

– Похоже, что так. Вот только вещи…

– Что – вещи? Ценное – сдадим на хранение, остальное – на свалку.

Все выходило у этого майора легко и просто. Агафонов, позавидовав в душе такой определенности, кивнул. История с Хомутовым довольно темная – и чем быстрее сотрутся следы этого человека, тем лучше.

В президентских покоях было сумрачно и тихо. На низком столе черного дерева с золочеными львиными лапами, уставленном блюдами, горели, потрескивая, свечи, тени плавали по стенам, придавая ощущение нереальности происходящему.

– Ожидайте здесь! – сказал Хусеми Амире, указав на широкий, обитый светлой замшей диван у стола, после чего вышел, оставив девушку в одиночестве.

Рабочий день Амиры закончился, и она собиралась домой, когда в блок вошел Хусеми и, спросив ее имя, увлек за собой. Ничего не объяснив, он проводил ее в президентские покои и теперь оставил одну. Неожиданно открылась дверь, и в полумраке возник президент Фархад. Амира вскочила – этот человек показался ей призраком. Мерцающие язычки свечей отбрасывали желтые блики, и казалось, что лицо президента искажают жуткие гримасы. Это продолжалось недолго – Хомутов вышел из тени, и лицо его приняло обычное выражение, он улыбнулся гостье, сказал почти добродушно:

– Добрый вечер! Рад видеть вас здесь!

Амира по-прежнему смотрела с тревогой, но Хомутов почти не различал ее черт. Сделав широкий жест, он пригласил ее присесть, но девушка все еще стояла неподвижно, и Хомутов, взяв ее руку, едва ли не насильно усадил ее на диван, сам тоже сел, но не рядом, а так, что между ними оставалось свободное пространство, откупорил бутылку и, разливая в бокалы темное пахучее вино, сказал со знакомой улыбкой:

– Вы недавно работаете во дворце. Или я ошибаюсь?

Он оставил бутылку, повернулся, блеснули зубы.

– Вы, однако, немногословны, как я успел заметить.

Амира сбросила, наконец, оцепенение, осторожно сказала, стараясь не смотреть предателю в глаза.

– Я действительно работаю здесь всего несколько недель, товарищ Фархад.

– А прежде чем занимались?

– Училась в университете.

– Закончили обучение?

– Нет, – покачала головой Амира и пояснила – теми же словами, что и в службе безопасности, когда проходила проверку.

– Я надеюсь, что еще успею закончить учебу А сейчас мне надо поработать – если уж представилась такая возможность.

Хомутов придвинул бокал.

– Давайте немного выпьем.

– Это алкоголь?

– Да. Вино.

– Я не имею права. Это запрещено.

– Кем? – сделал удивленные глаза Хомутов.

Он ожидал, что Амира скажет – им, президентом страны, и тогда он ответит, что, раз запретив, может и отменить запрет, но Амира строго проговорила:

– Кораном.

Хомутов смешался, не зная, что возразить на это, но свой бокал уже вертел в руке, и отставить его в сторону означало – потерять лицо Поэтому он сказал, сузив глаза.