Андрей Молчанов - Взорвать Манхэттен

Вновь возвратившись к океану, он уселся под навесом, сунул штекер наушника в гнездо и, прикрыв ухо ладонью, включил воспроизведение.

Нежно зашипела пленка. Послышался какой-то звяк, затем протопали чьи-то шаги. После раздался жесткий мужской голос:

− Он куда-то уехал, причем спешно. Смотри, свежая пара носок за дверью, похоже, выпала из саквояжа…

− Тут следы срочного сбора, это очевидно, − поддакнул другой голос.

Затем тренькнул телефонный звонок. После некоторой паузы жесткий голос поведал:

− Эдди, звонил Майкл. Второго русского тоже нет, но их вчера видели, выходящими с сумками из его дома.

− На какой машине они уехали?

− Это отрабатывается.

− Похоже, у них какая-то банда…

− Разберемся! Принимайся за дело, мы все должны осмотреть.

− Ты глянь, сколько у него тут дискет…

− Складывай в сумку. Все до единой, как приказано.

После в наушнике раздались какие-то технические звуки, похоже, сыщики производили обыск в его жилище, переворачивая мебель, простукивая стены и пол.

− Здесь работает передатчик! – донеслось внезапно с интонацией испуга и гнева. – Сукин сын слушает нас!

Марк неверной рукой выключил приемник. Сердце подпрыгнуло к горлу, и тут же стремительно упало вниз, заныв болезненно.

Тяжело вдыхая упругий океанский воздух, он силой воли заставил себя вновь включить аппарат, но ничего, кроме неясных шорохов, на пленке уже не было.

Невольно стало жаль мощного «жука», штучного производства, наверняка конфискованного. Да и много чего было жаль.

Он поежился, унимая лихорадку испуга. Дошло: те, кто начал охоту за ним, легко переиграли его хитроумный, казалось бы, ход со сторожевой техникой. Вычислить радиус действия передатчика также не представило для них труда. Значит, район блокирован и набит ищейками.

Но горячие безуспешные розыски прошли еще вчера, они наверняка пытались обнаружить его неподалеку от дома. В машине, с приемным устройством в руках. Если расспросить публику, откроется, что вчера в Бруклине шерстили всех водителей без разбора. Только это уже не актуально.

Словно в подтверждение его мыслям, вдруг взвыла поблизости полицейская сирена, а после на дощатый помост набережной выкатилась бело-голубая машина.

Машина притормозила возле него; скосившись, Марк поймал на себе взгляд патрульного, − черного, с плохо выбритой злобной мордой; тот что-то сказал своему напарнику, после махнул рукой с бледной ладошкой, и машина неспешно покатила по громыхающему настилу прочь.

Мечтая об уютной квартире Лили, о кухне, куда заглядывали ветви старого дерева с золотыми осенними листьями, о покое чистенькой спальни, Марк спустился к океану и, увязая тяжелой обувью в сером песке, побрел прибрежной полосой в сторону убежища. Шансы напороться здесь на соглядатая или полицию были маловероятны. Опасность несла в себе улица, значительный участок которой он сейчас срезал. Но другой участок так или иначе предстояло пройти напрямую.

С некоторым удовлетворением он вспомнил о трех бутылках коньяка, принесенных вчера к Лиле. Две из них точно остались целехоньки.

Вынести предстоящий день трезвым было невозможно.

Я заворожено смотрел, как в прозрачном пространстве под крылом заходящего на посадку самолета, появляется то, чего я не надеялся никогда и увидеть, − Америка! Ее широченные автострады с округлыми петлями развязок, густые черно-зеленые леса, и нескончаемые скопления аккуратных домиков с голубыми нишами бассейнов. Если бы я летел сюда в качестве туриста, восторгу моему и любознательности, наверное, не было бы предела. Но сейчас мною безраздельно владела тревога, и я был сгруппирован так, будто в любой момент меня могли выкинуть с этого самолета окружающие парни в камуфляже, − радостно и возбужденно галдящие. В их бодрой толпе я вышел на бетонную полосу, где был мгновенно отсортирован от вернувшихся на отчизну счастливчиков и вывезен в сторону казарменного типа строения.

Внутри строения располагались многочисленные кабинеты, в одном из которых меня усадили на стул и оставили в одиночестве.

Я глазел в окно, отгороженное от меня письменным столом и креслом, осененным торчащими с двух сторон американскими флагами: одним общегражданским, а вторым − явно милитаристским. В окне виднелось летное поле с пятнистыми самолетами, ползающими как выводок жуков. Проезжали заправщики с оранжевыми цистернами, сновали джипы с белыми звездами на дверцах.

Затем в кабинет зашел офицер с бритым затылком и налитыми бицепсами, приказав мне следовать за ним. Я бесстрастно повиновался, хотя меня пробирала крупная нервная дрожь.

У дверей казармы стоял какой-то невероятный лимузин, длинный, как атомная субмарина. В актуальной обстановке армейской части он выглядел столь же неуместно, как балерина в строю новобранцев. Судя по недоуменным взорам проходивших мимо солдатиков, возникновение данного вида транспорта в здешних местах было в диковинку и для них.

Между тем передо мной появился негр в белых штанах, в белой фуражке и в красном кителе с золотыми пуговицами. Услужливо склонившись, распахнул заднюю дверь. Я замешкался, нисколько не ассоциируя свою убогую личность с роскошным авто, но рука негра, также в белой перчатке, настойчиво указала мне путь в салон, и я проследовал в предписанном направлении. Туго и мягко хлопнула дверь. Лимузин тронулся в неведомый путь.

Впервые за долгие дни я оказался в полнейшем одиночестве, если не считать едва видневшейся вдалеке, за темным стеклом, головы шофера.

Для связи с ним, видимо, полагался телефон, прикрепленный к обтянутой бежевой кожей стойке. Слева размещался пузатый бар из карельской березы, в дальнем углу – панель телевизора, а под ногами – шелковистый ковер дорожки, окаймленной неоновыми светлячками.

Я, конечно, предполагал о существовании подобных автомобилей, словно пропитанных изыском и роскошью, высоким вкусом и надменностью власти, но свое присутствие здесь ощущал, как плебей во дворце, маясь то ли неловкостью, то ли ущербностью. А, задавшись вопросом: нужен ли мне такой лимузин? – понял, что нет. Он мне был чужд своей вычурной сутью. Как золотой унитаз.

Зато ухоженные лужайки и один другого краше домики на тихих улочках под тенистыми вековыми деревьями, проносящиеся в окне, внушали буквально благоговение. Здесь была жизнь, не имеющая ничего общего с нашей новомодной коттеджно-гнездовой культурой, ее однородным красным кирпичом, глухими заборами и нахрапистой отчужденностью от остального мира. Я невольно глазел по сторонам, сравнивая известное с неизвестным, но внутри меня тянулась и звенела в напряжении струна страха перед неизвестностью и карой за мой вынужденный обман.