Юрий Козлов - Колодец пророков

Другой мир (миры) был (были) изначально ужасен (ужасны) именно потому, что находился (находились) вне человеческой логики. Конечная цель их существования была столь же неуловима, как льющийся с неба ночной мельхиоровый свет. Илларионов-младший пока только ощущал их параллельное присутствие. Илларионов-старший, вне всяких сомнений, знал о них гораздо больше.

Илларионова-младшего разбудили среди ночи приглушенные голоса, доносившиеся с кухни. Мельхиоровый свет более не изливался на мир. За окном шумел глухой черный ветер с дождем и листьями. Илларионов-младший приоткрыл балконную дверь, и словно холодный, насыщенный влагой, плотный воздушный цилиндр толкнул его в грудь. Он не успел испугаться, потому что сразу узнал голоса: отца и своего крестного — отцовского сослуживца, генерала Толстого.

Илларионов-младший сомневался, что генерал Толстой присутствовал в церкви при его крещении, но тот сам называл себя его крестным и вел себя, приходя к ним домой, как подобает истинному крестному — трепал Илларионова-младшего по вихрам, интересовался школьными успехами, дарил подарки.

Вот только подарки были какие-то странные.

Так, однажды он подарил крестнику глухо запаянную в стеклянном прямоугольнике крупную бабочку на иголке. Бабочка была не то ушаста, не то рогата. Она решительно не радовала глаз яркими красками крыльев, напротив, была какая-то бежево-шинельная, со сложным, напоминающим нерасшифрованные письмена майя угрюмым рельефом на крыльях. Называлась она, как свидетельствовала приклеенная белая полоска (неужели генерал Толстой утащил коробку из музея?) — «Dermaleipa juno Dalman», по-русски — «Совка Юнона». «Это не простая бабочка, — объяснил генерал, — по преданию, такие бабочки попадаются человеку на глаза накануне величайших в его жизни успехов и потрясений. Когда Юлий Цезарь переходил через Рубикон, на плече у него сидела вот эта ушастая дрянь. И в канун Мартовских ид — незадолго до того как его убили — «Dermaleipa juno Dalman» проникла в его кабинет и долго летала там среди мозаик и мраморных колонн».

В другой раз — на день рождения — генерал Толстой подарил Илларионову-младшему тяжелого, как гирька, медного жука с выгравированным на спине иероглифом. «Тебе сколько исполнилось? Тринадцать? — успел прошептать крестный, пока отец разговаривал в другой комнате по телефону. — Уже, поди, заглядываешься на девок, ведь так? Эта такая волшебная штучка, — кивнул на медного жука, — в общем, прикоснешься им к девчонке, какая нравится… Сам понимаешь к какому месту… И… все, ноги кверху». От генерала отчетливо пахло коньяком, и Илларионов-младший не поверил ему. Воспользоваться магической силой медного жука можно было только связав девчонку по рукам и ногам. Ну а если какая-нибудь девчонка согласилась бы добровольно испытать жука в деле, то с такой девчонкой можно было поладить и без всякого жука.

И, наконец, совсем недавно он подарил ему небольшое круглое зеркало, в котором… не отражались люди. Отражались любые вещи, даже кошки, собаки и вороны, но сколько ни пытался Илларионов-младший увидеть себя в этом зеркале — видел пустоту. «Мир многомерен, сынок, — объяснил генерал. — Юности честное зерцало настроено на иную биоэнергетику. — На сей раз он был совершенно трезв. — Ты можешь смотреть в него до глубокой старости и не увидеть ничего. А можешь и увидеть. Но только в том случае, если ты обладаешь той, другой энергетикой. Только вот ведь какое дело, сынок, все почему-то видят разное. И никогда не говорят, что видят. Может, хоть ты скажешь мне, своему старому крестному, что там увидел?»

Выходя из своей комнаты на звук голосов, Илларионов-младший бросил взгляд на почитающее людей за ничто зеркало.

Оно отражало тьму.

Он знал, что подслушивать нехорошо. Но знал и то, что и основе движения сюжетов, равно как и прозрений, побудительных мотивов действий героев русской литературы почти всегда лежала информация, полученная именно в результате подслушивания. Подслушивал без пяти минут декабрист, как утверждала учительница русского языка и литературы, и враг крепостного права Чацкий. Подслушивал любимый Илларионовым-младшим Печорин. Подслушивали герои Тургенева. Болезненно и обреченно подслушивали у Достоевского. Даже у великого Толстого (не генерала) князь Андрей Болконский, скрестив руки на груди, лунной ночью (задумчиво слушал разговор Наташи Ростовой и Сони. На подслушивании (если говорить по-простому), как на фундаменте, основывалась деятельность могучей государственной организации, в которой имели честь трудиться (не писатель) Толстой и Илларионов-старший. Подслушивание, таким образом, являлось делом ничуть не более предосудительным, нежели сама жизнь, ибо слишком тонка, невидима, как лица людей на подаренном генералом Толстым зеркале, была грань между подслушиванием умышленным и невольным. Илларионов-младший, помнится, поделился своими мыслями с отцом. Тот заметил, что в процессе подслушивания люди, как правило, узнают именно то, что им предназначено узнать. Некая сила как бы помещает их, зачастую помимо их воли, в точку подслушивания. Речь, стало быть, надо вести об этой силе — причине, а не о подслушивании — Следствии. «Особенность людей такова, — заметил отец, — что историю человечества определяют не поиски причин, а бессмысленная и обреченная на поражения война со следствиями».

— Но ведь есть информация, которую нельзя, невозможно подслушать, — возразил Илларионов-младший.

— Конечно, — согласился отец, — для ее передачи существует тень отца Гамлета.

Илларионов-младший до сих пор не знал, зачем он вдруг вернулся с полдороги и прихватил с собой в точку подслушивания почитающее людей за ничто зеркало.

За окном по-прежнему шумел ветер. Книжные — красного дерева — шкафы в коридоре жили особенной ночной жизнью, как-то странно вздыхали в такт ветру за окном, должно быть, вспоминая время, когда были живыми деревьями и шумели на ветру. Натертый паркет под ногами ничего не вспоминал, не скрипел, и Илларионов-младший встал за сервантом уже в другом, ведущем в кухню коридоре. Судьба определила ему отменную точку не только подслушивания, но и подглядывания. Одна застекленная створка серванта была приоткрыта, видимо, отец доставал рюмки, и происходящее на кухне, как в зеркале, отражалось в другой безупречно протертой створке, в которую Илларионов-младший и уставился из своего темного угла, как в экран телевизора.

Отец и генерал Толстой сидели за столом за почти уже пустой бутылкой коньяка.

— Я бы не обращался к тебе, — услышал Илларионов-младший совершенно трезвый голос генерала Толстого, — если бы мог обойтись своими силами. Но тебе известно, что сейчас я совершенно бессилен и за мной наблюдают со всех сторон. У меня нет действенной структуры. Я ничего не могу. У тебя есть. Ты можешь. Ты, как и я, знаешь, что времена поменяются. Я буду наверху, а ты внизу. Ты знаешь, что, если сейчас откажешься мне помочь, я…