Юрий Козлов - Колодец пророков

Пухов прекрасно знал с самого начала, что братья Хуциевы не собирались убивать Дровосека. Иначе пистолеты у них не были бы на предохранителях, и не сидели бы они беспечно в кабинете, не оставив в тылу человека, то есть не прикрыв собственные, как выражаются американцы, задницы.

…Майор вдруг вспомнил вечер негритянского юмора в Лос-Анджелесе, на который однажды занесла его судьба. Он хотел затеряться в бескрайнем разбросанном городе, но затерялся как-то странно: единственный белый в огромном зале среди негров. Негритянский юмор был своеобразен. «Джо, — обратился с эстрады один негр к другому, — у твоей матери была такая большая задница, что когда она предстала пред очами Господа, он сказал ей: "Подвинься, Салли, твоя задница застилает мне вид на Землю!"»

Майор подумал, что грубость американского английского во многом проистекает от его межрасовой универсальности. «Если бы на русском, — подумал Пухов, — разговаривали еще и негры, латины и китайцы — это был бы совсем другой русский».

Но на русском (кстати, удивительно лаконично, точно и по-своему образно) разговаривали гулийцы, в их числе генерал Сак, под меч которого путем неумышленного, некорыстного предательства, то есть старым и нечестным как мир Путем, майор Пухов подвел главу финансово-промышленном группы «Дроvosек».

Впрочем, Пухов недолго раскаивался. Он почувствовал себя, что называется, в форме. Майор чувствовал себя в форме, когда окружающая жизнь внутри намеченного им пространственно-временного круга (в данном случае достаточно обширного) — возможные решения, действия, моральные и прочие обоснования вовлеченных в круг людей — как бы растворялась в его воле. Воля майора Пухова была тем воздухом, которым они дышали. Люди превращались в пластилин, и майор был способен вылепить из этого пластилина все что угодно.

Генерал Толстой вослед великому Декарту любил повторять, что всякая сильная воля — это, в сущности, наказание (бич) для человечества, потому что воля неизбежно побеждает ум. Воля сильнее ума. Трагедия воли, по мнению генерала, заключалась в том, что конечным смыслом ее развития являлась подмена собой ума, стремление избавиться от ума, а если не избавиться, то заставить его плясать под свою дудку. Революции, восстания, войны и прочие общественно-политические катаклизмы генерал объяснял неконтролируемым — раковым — ростом клеток воли, оформляющихся (это единственная форма взаимодействия воли и ума) в почти всегда злокачественные опухоли-идеологии. Генерал Толстой однажды заметил майору Пухову, что истина заключается во взаимоуничтожении ума и воли. После этого человечество наконец-то обретет ту самую золотую середину, которая в незапамятные времена называлась золотым веком. «Да только где взять такой ум и такую волю, — помнится, опечалился генерал Толстой, — чтобы в результате их столкновения родилось золото, а не пепел?»

— Полагаю, не открою вам большой тайны, — Дровосек помянул покойных братьев Хуциевых полным стаканом виски, как если бы они были самыми близкими и дорогими ему людьми, — если сообщу, что наша фирма располагает возможностями так похоронить славных гулийцев, что их не найдет никто и никогда.

Пухов в этом не сомневался «Как вора Тукало», — подумал он.

— Не думаю, что это хорошее решение, — спокойно возразил майор, уставясь на Ремера, не притронувшегося к виски. — А ну-ка, выпил… твою мать! — рявкнул Пухов, и Ремер, расплескивая содержимое, поднес стакан ко рту, чуть не захлебнулся виски. — Ему надо расслабиться, он в шоке, — пододвинул ногой кресло майор. — Присядьте! — Он проделал все это автоматически. Испытывая волю близкого доверенного лица Дровосека, он тем самым опосредованно подчинял себе волю самого Дровосека, который в данный момент с интересом смотрел на упавшего в кресло помощника, но не пенял Пухову за грубость. — Их будут искать. За ними придут к нам. Их следует немедленно, я подчеркиваю, шеф, немедленно отправить… да хотя бы в Лондон или в Париж. Чтобы их нашли там в лесу и желательно с документами, свидетельствующими, что они предали генерала Сака, что они хотели скрыться. Они застрелены своеобразно. Это надо использовать. Пусть раскручивают вариант мести. В Лондоне, кстати, живет один армянин, у которого вот этот, — кивнул на распростертое тело на ковре Пухов, — изнасиловал сестру. Необходимо ввести консерванты, — продолжил он, потому что драгоценное время уходило, — чтобы трупы были свежими. Они должны улететь в Европу не позднее сегодняшнего вечера.

— Это будет стоить… — покачал головой Дровосек.

— Дешевле, чем если за нас возьмется генерал Сак, — возразил Пухов. — Хотя, конечно, решать вам.

— Мне нравится этот вариант, — подал петушиный какой-то от пережитого страха голос Ремер, — но у нас самолет летает только в Цюрих. Мы можем сегодня вечером уйти военным коридором. Шестиместный «Дуглас», мы всегда садимся на дозаправку в Кракове.

— А чем, собственно, плох Цюрих? — поинтересовался Дровосек.

— Ничем, — пожал плечами Пухов, — кроме того, что полиция будет устанавливать их личности и проверять въездные визы.

— А в Лондоне или Париже не будет? — усмехнулся Дровосек.

— Что вам за дело до Лондона или Парижа? — Пухов подумал, что лучше бы Дровосеку больше не пить. — Если у вас коридор до Цюриха и ваши деньги, как я понимаю, в Цюрихе.

Да, лучше не рисковать, — согласился Дровосек. Бутылка на столике была почти пуста. Некоторое время глава финансово-промышленной группы смотрел на нее невидящим взглядом. Пухов подумал, что ему, должно быть, видятся миллиарды нелегально вывозимых и ввозимых в Россию долларов. Хотя, конечно, Дровосеку не было нужды возить наличные доллары на самолете. Деньги переправляются иными — компьютерными — путями.

«Что же тогда он возит на самолете?» — подумал Пухов.

Коридор не есть наше частное предприятие, — вздохнул Дровосек. — Мы только лишь в доле. Свяжись с людьми, — повернулся к Ремеру, — организуй транспортировку груза в Лондон. Благодарю вас за то, что спасли мне жизнь, майор, — Может быть, Пухову показалось, но как будто тонкая усмешка тронула губы Дровосека, — а также за дельные советы. Полагаю, что со всем остальным мы справимся сами.

— Полагаю, что нет, — резко возразил Пухов.

Он вдруг вспомнил слова генерала Толстого, что жизнь человека постоянно делится на «до» и «после» потери, «Какой именно потери?» — уточнил у генерала Пухов. «Это философская категория, — объяснил генерал. — Иногда она выражается в конкретном и осязаемом, иногда нет. Но человечек знает, знает про свою потерю. В сущности, жизнь есть сплошной подъем, а может, сплошной спуск по лестнице потерь. И есть, наконец, главная потеря, — подвел итог генерал, — до которой человек был один, а после — другой». — «Что означает другой?» — поинтересовался Пухов. «Не знаю, — пожал плечами генерал, — наверное, ему больше нечего терять. Люди после потери способны на самые неожиданные вещи».