Юрий Козлов - Колодец пророков

Пухов однажды спросил его: а как быть с известным тезисом о том, что всякая власть от Бога? «Сердцу Господа милы постепенность и несуетность, — ответил генерал Толстой. — Сей тезис уместен только в отношении наследственных монархий. Потому-то, кстати, они и были повсеместно ликвидированы. Но он совершенно неуместен в моменты роения, как сейчас в России. Неужели тебя не удивляет, майор, что на многих старинных гравюрах дьявол изображался в виде кошмарного насекомого. А ад — это же классический муравейник, точнее — не будем оскорблять этих симпатичных созданий — антимуравейник». — «И все же не понимаю, чем, собственно, плох момент роения? — помнится не согласился Пухов. — В обществе утверждаются новые идеалы, к власти приходят новые люди, наконец, из ничего возникают огромные состояния…» — «Насекомые, — перебил генерал, — самые жестокие твари из всех живущих на земле. Есть мнение, — он понизил голос, как будто был членом Политбюро, в то время как Пухов — всего лишь членом ЦК, передавал же ему генерал Толстой неофициальную точку зрения генерального секретаря, — что их создал… вовсе и не Бог! Ладно пчелы, но… пауки, истязающие животных оводы? В момент роения, майор, общество существует по законам преисподней, то есть вне жалости, милосердия и первичной совестливости, свойственных теплокровным млекопитающим. Ведь так? Затянувшийся момент роения, майор, это уже не временный, так сказать, прорыв некоей силы, это — приуготовление человечества к чему-то совсем новому, неожиданному, но неоднократно предсказанному» — «Вы имеете в виду… Антихриста?» — Пухов в ужасе вспомнил его же, генерала Толстого, слова, что умные люди в глубокой старости обычно свихиваются на Боге и дьяволе, Простые же (генерал употребил средневековый термин — «простецы») — на еде и дерьме. Генерал Толстой, как гениальный человек, свихнулся не на Боге и дьяволе, а на Антихристе, не на еде и дерьме, а на («…изблюю тебя из уст своих…» — вспомнил Пухов Библию) блевотине, и не в старости, а гораздо раньше, хотя ни майор Пухов, ни другие знавшие генерала люди не представляли, сколько ему лет. Он был всегда. И при этом его как бы не было. Как загадочного этажа-музея с банькой на Лубянке.

— Учитывая специфику товара, с которым вам приходится иметь дело, майор, — сказал Дровосек, — я полагаю, что ваше коммерческое предложение — это чья-то жизнь и чья-то смерть.

— Ваша, ваша жизнь, господин Дровосек. — Пухов разговаривал с главой крупнейшей в России финансово-промышленной группы, но почему-то думал о генерале Толстом, вдруг давшем ему вольную, когда Пухов не только о ней не просил, но был готов работать на генерала даром. «Это мой крест, — вздохнул, прощаясь с ним у дверей кабинета, генерал Толстой, — я отпускаю людей в моменты, когда они мне нужнее всего». Необъяснимые и нелогичные поступки и действия генерала, столь удивлявшие и огорчавшие майора в последние месяцы их совместной работы, вдруг выстроились перед мысленным взором Пухова в прямую (и кратчайшую из всех возможных) линию к совершенно бредовой цели. «О боже, — ужаснулся майор, — он действительно в это верит!»

— А чья смерть? — услышал Пухов голос Дровосека.

— Генерала Сака, — автоматически и без малейшего выражения произнес майор. — Генерала Сака — президента и главнокомандующего вооруженными силами Республики Гулистан, которому, как я понимаю, вы немного задолжали. Или я ошибаюсь, господин Дровосек?

— Круто, — чуть слышно произнес Дровосек. — Это звучит круто.

— Визит братьев Хуциевых в Лондон — всего лишь отсрочка платежа, — сказал Пухов. — Генерал Сак придет к вам. И вы это знаете.

— Я все время думаю, майор, — посмотрел в окно, где не было ничего, кроме возобновившейся метели, Дровосек, — зачем вы у меня работаете? Кто вас послал? И… не вижу в России такого человека.

— Иной раз, господин Дровосек, — бросил быстрый взгляд на часы Пухов, — монета встает на ребро, а подстреленная птица падает не вниз, а вверх. Вы еще услышите в новостях про рейд гулийских террористов на станицу Отрадную. Они все время говорят про пожилую женщину, которая не расслышала приказа террористов следовать за ними и была расстреляна на крыльце своего дома. Эта женщина — моя мать, господин Дровосек. Она глухонемая. Как видите, наши намерения в отношении генерала Сака совпадают.

— Значит, вы это сделали…

— Ни в коем случае, — перебил шефа Пухов. — Поверьте, я неплохо знаю этих людей. Один из них на моих глазах выстрелил совершенно невиновному человеку в лицо. У меня не было другого выхода. Вернее, был. Но тогда на их месте сейчас лежали бы вы и Ремер.

— Вы верите в такие совпадения, майор? — покачал головой Дровосек.

«Если бы Бог сел с дьяволом играть в карты, — ни к селу ни к городу вспомнил Пухов слова генерала Толстого, — Бог бы, вне всяких сомнений, проиграл. Вот почему Бог никогда не садится играть в карты с дьяволом».

— Это уже не имеет значения, господин Дровосек. Боюсь, у нас просто нет иного выхода. Сколько вы задолжали генералу Саку?

— Все, — развел руками Дровосек, — я задолжал ему все, что у меня есть, и даже больше.

— Вы должны ему все, что Центробанк списал по так называемым гулийским авизовкам? Но ведь… — замолчал майор.

— Договаривайте, — усмехнулся Дровосек. — Вы ведь хотели сказать, что в этом случае и смерть генерала Сака для меня всего лишь очередная отсрочка?

— Он требует отдать долг?

— Часть долга и очень срочно, — ответил Дровосек. — Но этой части достаточно, чтобы компания рухнула. Они были очень настойчивы, майор.

— Пусть рухнет, — сказал Пухов. — Вы-то, надо думать, не рухнете.

— Что такое финансово-промышленная группа «Дроvoseк»? — спросил Дровосек и после паузы продолжил: — Когда говорят об историческом выборе России, то обычно говорят о демократии. Когда говорят о демократии в России, то говорят о рыночной экономике. Когда говорят о рыночной экономике, то в первую очередь говорят о частном капитале. Когда говорят о частном капитале, то сразу же вспоминают обо мне, майор, о моей финансово-промышленной группе. Таким образом, исторический выбор России — это я, Дровосек. ФПГ «Дроvosек» — витрина российских реформ, витрина российского рынка. Это сорок миллионов вкладчиков, майор. Если компания рухнет, у нынешнего президента нет ни малейших шансов на очередное переизбрание. Конец компании, майор, это конец правящего режима, пересмотр исторического выбора России. Меня уже предупредили. Вы не назвали цену, майор… Вы не из тех, кто работает даром. Допускаю, что вы не нуждаетесь в деньгах. Чем я должен с вами расплатиться? Неужели… — дико захохотав, Дровосек откинулся в кресле. Он был совершенно пьян.