Джеральд Сеймур - Бомба из прошлого

Потом я увидела ребенка.

Мальчик лет пяти-шести стоял за деревьями и смотрел на нас. Судя по лохмотьям, он был сыном какого-то крестьянина. Заложив руки за спину, он смотрел на нас с любопытством. Никаких других чувств на его лице не отразилось — ни страха, ни волнения, ни сочувствия. Я попросила его привести помощь, но он только стоял и смотрел. Я соврала, пообещала денег, хотя их у меня не было. Я показывала на раны Самуила, показывала свои руки и просила помочь. Он повернулся и убежал.

Я осталась с Самуилом. Не знаю, сколько прошло времени, но силы понемногу уходили из него. Он потерял слишком много крови. Я надеялась, что он просто уснет и тихо отойдет. Я говорила с ним, хотя и не знала, слышит ли он меня.

Те, кто пробыл в лагере хотя бы неделю, уже не могут плакать или радоваться. Я даже не знаю, расплакалась ли от отчаяния или радости, когда увидела, что мальчик вернулся с мужчиной. Мужчина был лет тридцати, бедно одетый и нес с собой топор на длинной ручке. С ним была собака. Услышав голос мальчика, а потом собачий лай, я подумала, что они идут помочь нам.

Но я ошибалась.

В его глазах горели ненависть и жадность.

Он присел на корточки перед Самуилом и, ничего не говоря, принялся обшаривать его карманы. Я попробовала защитить нас, остановить его, потому что Самуил стонал от боли, и тогда поляк стал кричать и требовать от меня денег. Он кричал, что деньги есть у всех евреев. Я отталкивала его, а он попытался ударить меня топором. Я уклонилась, и топор упал Самуилу на голову. Поляк снова стал требовать деньги и бить Самуила ногами. Я изодрала ему ногтями щеки, и он отступил, крича, что я стою два килограмма сахара. Его руки и борода были испачканы моей кровью. Он сказал, что немцы дают за каждого беглого сахару. Он ненавидел евреев не меньше, чем люди из Армии Крайовой. Он ходил вокруг нас, но я защитила Самуила. Ему так и не удалось подойти ко мне. В конце концов он плюнул и сказал, что приведет немцев.

Они ушли. Им не терпелось получить сахар.

И тогда пришла смерть.

В последние минуты Самуил вел себя отважно и храбро и даже пытался подняться, чтобы защитить меня. В его смерти было что-то благородное и трагическое, чего не было в смерти тех, кто прошел Дорогой на небеса и кто умер на проволоке или минном поле.

Я подхватила Самуила и оттащила его подальше. Не знаю, откуда у меня взялась сила.

Я похоронила его. Я выкопала могилу — руками, сучьями. Сил уже не осталось совсем, усталость валила меня с ног. Я кое-как запихнула его в могилу, засыпала землей и забросала листьями.

Я осталась одна и пошла через лес, сама не зная, куда и зачем. Все предали меня, даже ребенок с невинным лицом. Я поклялась, что никогда никого не полюблю, никогда никому не поверю и меня никогда не заденет чужая смерть.

Я шла наугад. Шла ночью. Падала и скатывалась в ямы. Натыкалась на деревья. Я не чувствовала боли — только ненависть.

— Ты понимаешь, Джонни?

— Да, сэр.

— То, что случилось здесь, сделало меня таким, какой я есть.

— Я понимаю, сэр.

Он подумал, что огромный лес до сих пор дышит ненавистью той молодой женщины, что ненависть пропитала его подобно змеиному яду, и что от ненависти не так-то просто уйти. Мир Ройвена Вайсберга стал и его миром.

— Ты не предашь меня, Джонни?

— Нет, сэр.

Ройвен Вайсберг дружески ткнул его кулаком в плечо. Джонни Кэррик тоже стал частью безумного мира Собибора. Стоило лишь закрыть глаза, и он видел бродившую между деревьями, в темноте, молодую женщину. Не тогда ли, не в те ли часы и минуты ее волосы стали белыми, как снег?

Директор Фрэнсис Петтигрю — в рыцари еще не произведен, но ждать осталось недолго — пробежал пальцами по кнопкам консоли, ввел набранный код, и замок щелкнул. Кабинет оперативного контроля находился в самом центре здания, на втором подземном уровне. Клинок еще не опускался на его плечо, но необходимой статью он уже обладал. Остаться незамеченным директор не смог бы при всем желании, но сейчас у него и не было такой цели. За столом, перед десятком мониторов, телефонов, термосом и недоеденным сэндвичем, сидел, ссутулившись, Бэнам. Конечно, если бы директор твердо и безусловно верил в здравомыслие и рассудительность Кристофера Лоусона и полностью полагался на его проницательность и нюх, здесь не было бы не только Джайлса Бэнама, но и всех прочих — Ламберта, Эммина и Картью.

Отсюда, из Центра контроля, отслеживался ежечасно ход самых щекотливых операций — вплоть до предсказуемой кульминации и развязки, когда все трещало по швам, лопалось и летело в тартарары.

— Новости есть?

— Нет, сэр. Судя по последним сообщениям, он немножко не в себе. Извините, сэр, но это все немножко отдает каменным веком.

— Как есть, так и есть, тут уж ничего не поделаешь. — Директор знал Бэнама давно, еще мальчишкой, как знал на протяжении трех десятилетий его родителей, и далеко не каждый позволил бы себе в его присутствии столь надменный тон, когда речь шла о Кристофере Лоусоне. Впрочем, перекладывать вину на Бэнама было бы несправедливо. Это он, Фрэнсис Петтигрю, устанавливал численность команды и занимался ее комплектацией. — Если за этой чертовой рекой что-то появится, дайте мне знать.

— А вы будете?..

— В клубе.

— Я позвоню.

Лишь теперь он понял, что сделал. Бэнам, оставшийся в комнате один и уже взявшийся снова за сэндвич, совершенно обоснованно не проявлял ни малейшего интереса к операции «Стог». Получается, он просто посмешил Кристофера Лоусона. Или продал его с потрохами. Первое или второе? Петтигрю не знал.

Он вышел из комнаты. В этот день недели в клубе подавали чудную мясную запеканку. Возможно, он совершил ошибку, поддавшись давлению своего бывшего наставника. Директор прошел по коридору к лифту. Пожалуй, прежде чем подписывать разрешение на проведение операции «Стог» и отдавать распоряжение на выделение под нее денежных и людских ресурсов, ему следовало проверить все внимательнее, убедиться в наличии у Лоусона более веских доказательств. Пожалуй, он проявил излишнюю мягкость и доверчивость.

— Серьезно, Фрэнсис, — сказал тогда по телефону Лоусон. — Лучше бы обойтись без лишней волокиты. Почему бы…

— Ты прав, Кристофер. Так и сделаем.

Директор даже не представлял, где именно находится сейчас Лоусон со своей командой и каково им там.

Он поднялся на лифте. Сидевшие в приемной вскочили. Охранник открыл дверь, избавляя его от лишних усилий. Король покидал свое королевство. Машина уже ждала на выходе.

Ему было о чем подумать. Водитель услужливо распахнул дверцу. Черт возьми, ему действительно есть о чем подумать, кроме Кристофера Лоусона, устроившегося где-то там, на берегу далекого Буга.