Джеральд Сеймур - Бомба из прошлого

Они не видели его. Он стоял за березой. За спиной у него лежала небольшая, залитая призрачным лунным светом полянка. Виктор вышел из укрытия на свет. Он помнил случай из собственной практики. Помнил, что сделал инструктор, когда его товарищ провалил упражнение на скрытный подход. Помнил, как тот прятал потом глаза от унижения. Двое замерли, третьего видно не было. Виктор уже не сомневался, что их держали под колпаком с самого начала, еще от Хитроу. Ладно, месть подождет; она, как любовь и хорошая еда, не терпит спешки. У него еще будет время все обдумать.

Он смотрел на них. Они смотрели на него.

Момент превосходства.

Губы сами расползлись в усмешке. Жаль только, что света недостаточно и нельзя разглядеть их физиономии. Жаль, нет фонарика. Ну да ладно. Виктор сделал ровно то же самое, что сделал инструктор на курсах контрнаблюдения под Новосибирском. Он представил их шок, изумление и стыд.

Виктор помахал им. Не картинно, без выпендрежа. Просто поднял руку и помахал.

Человек исчез.

Эдриана трясло. Ничего подобного с ним никогда еще не случалось, и справиться с этим он не мог.

Люди наверху постоянно твердили им одно и то же: «Если операция достигла той точки, за которой вас расшифруют, уходите».

Они с Деннисом прошли эту точку и даже не заметили. Их расшифровали.

Другая профессиональная заповедь гласила: «Есть так называемые пожарные зарубки, от одного до десяти. Десятка означает, что ты обнаружен. Сгорел».

Их раскрыли. Стрелка уперлась в «десятку», и они облажались.

Человек, стоявший на освещенной луной полянке, был, похоже, Виктором. Бывшим кагэбэшником. Помахав им, он выразил свое презрение.

Говоря о «стерильных зонах», «контроле», «уводе», профессионалы высшей марки — а Эдриан и Деннис относили себя к таковым, — всегда демонстрировали полную уверенность. Но каждая лекция, каждый инструктаж неизменно заканчивались таким напоминанием: «Самый страшный момент для каждого агента-наблюдателя — и страшнее нет ничего — это когда „объект“ смотрит вам в глаза и делает ручкой».

Они оба считали себя серьезными людьми и не привыкли к поражениям. Эдриан обхватил себя руками, но дрожь не унималась.

— Ты видел?

— Видел, — шепнул ему на ухо Деннис. — Мы раскрыты.

— Что будем делать?

— Продолжать нет смысла. Я просто разбит. Со мной такого не случалось. Двадцать лет службы и вот… Будь на моем месте какой-нибудь мальчишка, я бы его наизнанку вывернул.

— Понимаю. Со мной это тоже впервые. Чувствую себя полным идиотом. Это катастрофа. Или у тебя есть определение получше?

— Он сейчас может быть где угодно. И они теперь настороже. Что делать? Придется доложить шефу. Признаться. Он принимает решения. Скажем все как есть. Где они, мы не знаем.

— То есть мы их потеряли? И груз тоже?

— У тебя есть идеи лучше?

Луна ушла, и место, откуда несколько минут назад им сделали ручкой, уже накрыла плотная завеса тьмы. Остался ли он где-то неподалеку или ушел на сотню ярдов в сторону, они не знали. Скорее всего, русский был при оружии. Наверняка вооружены были и другие, Михаил и Ройвен Вайсберг. Возможно, судя по тому, что говорил об агенте Шринкс, и Кэррик тоже. Они прислушались. Где-то близко шумела река, стонал ветер. Оставив на берегу Стрелка, два неудачника повернули назад — пусть решение принимает Лоусон.

Профессионализм требовал доложить о провале лично, ничего не скрывая. Шеф должен знать, что обнаружить главную цель не удалось, а значит, катастрофа неизбежна.

Он был еще ребенком. Ему шел седьмой год.

Тадеуш Комиски пришел в лес через два дня после стрельбы в лагере, взрывов и воя сирен.

Он помнил все так, словно это случилось час назад.

Парень у поваленного дерева. Над ним женщина. И белая кожа.

Христопродавцы. На земле, среди деревьев. На обоих — грязные лохмотья.

Они смотрели на него, и с их губ слетали плохие слова.

Он убежал — рассказать отцу. Отец говорил о награде — двух килограммах сахара тому, кто укажет, где прячутся беглые. Он пришел с топором.

Вот тогда и случилось проклятие.

Теперь они тоже смотрели на него. Теперь он был мужчиной, стариком, а тогда — ребенком. Он помнил, как отец замахнулся топором, как дралась женщина… Помнил, как мучительно умирал от рака отец, как долго печалилась мать, прежде чем уйти вслед за ним, помнил рождение своего мертвого ребенка и тихое угасание жены. Помнил свое одиночество и страшные сны. Жизнь под проклятием…

А еще он помнил мужчину, приходившего в лес и искавшего его, Тадеуша. Он следил за ним и за другими, когда они спустились к реке.

Мужчина прикрылся. Женщина заерзала. Они закричали на него.

Тадеуш вспомнил священника. Священник принес мясной пирог и просил добыть дров для деревенской церкви. Тадеуш помнил его слова: «Скажи, ты сделал что-то плохое? Почему ты прячешься от мира?.. Я знаю, что исповедь очищает, и вижу, что на тебе лежит какая-то вина… Если только тебе представится возможность — а такое случается очень редко — исправить причиненное зло, воспользуйся ею». Каждое слово отпечаталось у него в голове, ясно и прочно.

По лесу ходили солдаты, предлагая награду — два килограмма сахара — за помощь в поимке беглых евреев. И вот теперь люди снова бродили по лесу и спускались к берегу Буга. Он выдал тех двоих, парня и девушку. И теперь пришел, чтобы исправить причиненное зло.

Они подались прочь от него.

Он подошел ближе. Они встали и как будто приготовились драться, даже сжали кулаки. Он протянул руки, показывая, что у него нет оружия.

— В лесу чужие. Я могу отвести вас к ним. Я исправлю зло. Вы сможете отомстить им.

— Кто он такой? — прошипела Кэти. — Извращенец?

Тадеуш не понял, что она сказала.

— Я покажу, где они, и сниму проклятие.

Он протянул руку.

— Что тебе надо? — завопила девушка. — Ты подсматривал за нами?

Он взял парня за руку.

— Проклятие — мое бремя. Помогите мне. Здесь охотники. Я отведу вас к ним, и вы убьете их. Прошу, пойдемте со мной.

Он потянул парня за рукав.

— Сумасшедший, не иначе. Избавься от него, и идем отсюда.

Парень заговорил по-немецки.

— Где они?

— Возле реки.

— Можешь показать?

— Покажу. Я должен освободиться от проклятия.

Парень не сопротивлялся и даже последовал за ним.

— Ты же не пойдешь с ним, — сказала Кэти.

— Он знает, где они. Я пойду.

Тадеуш Комиски почувствовал, как многолетний груз соскользнул с плеч. Он повел их, зная, что сделает, когда проклятие уйдет, и впервые чувствуя себя счастливым. Они углублялись в лес, уходили от места, где стояли бараки и вышки, где были ямы для сжигания и камеры, куда поступали отработанные газы от танковых двигателей, где гоготали, заглушая крики умирающих, гуси. Он проскальзывал между деревьями легко и свободно, как и тогда, когда был ребенком.