Андрей Добрынин - Десятиглав, Или Подвиг Беспечности

Общение с прекрасным произвело на меня свое обычное действие в виде некоего сладкого беспокойства, переполняющего все мое существо и претворяющегося по выходе из храма искусства в желание выпить и закусить (впрочем, нам и без всяких возвышенных впечатлений давно следовало подкрепиться с дороги). Мы зашли в магазин и нагрузились различными припасами, в числе которых особо выделю фигурную бутыль водки "N-ская", выполненную в виде веселого карлика (впоследствии выяснилось, что это местный губернатор). Не успели мы, вернувшись, вступить в вестибюль гостиницы, как Евгений грозно обратился к девице за стойкой: "Ну что, приходил сантехник?" — "Нет", — вяло ответила та, устремляя на Степанцова покорный взгляд жертвенного животного. "А как вы вообще его вызываете? — поинтересовался Евгений. — У вас ведь наверняка есть такая тетрадочка для заявок, в которой вы пишете, где какая поломка случилась. Вот вы, к примеру, отошли чайку попить, а тут пришел сантехник, открыл тетрадочку и видит, что ему надо у нас бачок починить…" — "Есть тетрадочка?!" — гаркнул внезапно Степанцов с доброй улыбкой, характерной для тиранов и серийных убийц. "Да", — пролепетала девушка. Я перехватил ее косой взгляд и увидел общую тетрадь, на обложке которой было написано "Заявки сантехникам". Перегнувшись через стойку, я схватил тетрадь и сообщил девице: "Мы сейчас сами ему заявочку напишем".

Три поэта расселись в креслах у стоявшего в вестибюле журнального столика, затененного разросшимися фикусами и араукариями. От стойки доносилось бормотание Евгения: "Это же вам не плебеи какие-нибудь, — это артисты! Разве можно заставлять их жить среди миазмов? У них и так жизнь нелегкая, они за нас за всех душой болеют, — и за вас, между прочим, милая девушка, и за сантехника вашего! На износ живут, горят, можно сказать, с двух концов…" Тем временем я пролистал тетрадь до конца записей и подумал: "Вот дрянь, так ничего и не написала про нашу поломку. Ну ничего, мы это дело исправим". Я вывел крупными буквами на чистом листе: "Жалоба на сантехника" и, задумавшись на минуту, принялся затем бойко строчить. Друзья следили за тем, что я пишу:

Следующее четверостишие продиктовал мне Григорьев:

Я продолжал:

Задав на бумаге этот риторический вопрос, я выжидательно посмотрел на Степанцова, и тот заключил:

Девица с которой беседовал Евгений, никак не реагировала на его слова и лишь продолжала с тупым вожделением рептилии таращиться на Степанцова. Однако тот, погрузившись в сочинение жалобы, не обращал на нее никакого внимания. Видимо, поэтому девица затаила злобу и гнусно оживилась при появлении в вестибюле милиционера, обходившего свою территорию. "А вон те, — мстительно заявила девица, — у меня тетрадь для заявок украли и что-то в ней пишут". "То есть как — "что-то"? — возмутился Евгений. — Жалобу пишут на вашего сантехника. Это, между прочим, люди не простые, а поэты из Москвы, но тут всем наплевать на их нужды…" "Так, почему хулиганите?" — сурово перебил Евгения милиционер. "И музыку заводят нехорошую", — добавила девица. Григорьев действительно включил магнитофон, который повсюду таскал с собой, и оттуда понеслись жизнерадостные куплеты:

То была песня "Нестояк" из нового альбома Григорьева "Сухостой". "Так, документики ваши попрошу", — обращаясь к Евгению, потребовал милиционер, почуявший возможность поживы. "Документики тебе? — скрипнув зубами, ласково процедил Евгений. — Сейчас…" Он впился взглядом в глаза служивого, и через несколько секунд лицо милиционера приобрело выражение религиозного фанатизма. Блюститель порядка начал переминаться с ноги на ногу, словно пьяный, пытающийся сохранить равновесие. "Вот мой документ! — рявкнул Евгений и резким движением поднес к носу милиционера раскрытую красную книжицу. — Понял, червь, с кем связался?" — "Так точно, понял, товарищ маршал", — с трудом ворочая языком, произнес милиционер и попытался стать по стойке "смирно". "Тамбовский волк тебе товарищ, — презрительно парировал Евгений. — А ну-ка на пол и двести отжиманий! И не филонить у меня, а то заставлю по новой повторить". И девица из-за стойки, и мы из-за стола, онемев от изумления, взирали на позор блюстителя порядка, машинально считая отжимания. "Ладно, идем, пора перекусить чем Бог послал", — сказал Евгений. Мы молча поднялись и последовали за ним, по дороге положив тетрадку на стойку перед девицей и осторожно обойдя милиционера, продолжавшего старательно пыхтеть на полу. "Как это у вас получилось?" — почтительным шепотом спросил Григорьев уже в лифте. "Ничего сложного, — улыбнулся Евгений. — Просто надо настроиться на внутреннюю волну объекта — в данном случае этого жалкого сбира". "А-а", — понятливо закивали мы. "Ну хорошо, — не унимался Григорьев, — а что за документ вы ему показали?" — "Вот, пожалуйста", — пожал плечами Евгений, извлекая документ. Мы уставились на вытисненные золотом буквы: "Всероссийское общество любителей железных дорог". "И только-то? — удивился Степанцов. — У меня тоже такое есть". "И у меня", — добавил я. "Важно не то, что есть у нас, а то, что видит в этом объект", — веско сказал Евгений, и мы умолкли, задумавшись. В "люксе" Евгения мы сноровисто разложили закуски на столике в гостиной, разлили водку по рюмкам, и Григорьев произнес тост: "За прекрасного человека Евгения Грацианова, которого я смело могу назвать хозяином нашего застолья. Ведь без него не состоялась бы и наша поездка. Кроме того, разве не трогательна постоянная забота Евгения о нашем гениальном друге?!" — и Григорьев показал на меня. Далее оратор скатился к самой грубой лести, называя Евгения "супергераклом" и "мегачеловеком". Подозреваю, что Константэн хотел подольститься к Евгению, будучи слегка напуган его паранормальными способностями. Наконец мы выпили и по достоинству оценили местную элитную водку. "Браво, коротышка", — одобрительно пощелкал Степанцов по голове стеклянного губернатора, и тот ответил нежным звоном, как бы предлагая выпить еще. С аппетитом поедая домашние закуски, мы продолжили обсуждение экспозиции картинной галереи, однако постепенно Евгений стал все чаще отвлекаться, прислушиваясь к музыке, лившейся из магнитофона. Наконец, когда он оборвал на середине собственную фразу, мы тоже умолкли и прислушались.