Андрей Добрынин - Десятиглав, Или Подвиг Беспечности

Возвратившись в Москву и приехав к себе на квартиру, Анны я там не обнаружил. Прислуга сообщила мне, что ее папаша-сверхпрезидент взял ее с собой в какую-то поездку. Я ничего не знал об этих планах, и такая скрытность Анны меня уязвила. Если же идея поездки появилась у моего тестя внезапно, то Анна, по моему разумению, должна была бы отказаться, ибо мы как-никак фактически являлись мужем и женой и Анне следовало подумать о том, каково мне будет вернуться после бурных гастролей в пустую квартиру и вести там одинокое и печальное холостяцкое существование. Это при живой-то жене! Вообще в последнее время я стал все чаще отмечать в поведении любимой настораживающие черточки: когда она рассказывала о шикарных дворцах новой знати, в которых ей приходилось бывать, и о пышных празднествах, на которые ее приглашали вместе с отцом, в ее голосе слышалось невольное восхищение, казавшееся мне глупым. Я убеждал себя в том, что, возможно, архитекторам дворцов и устроителям празднеств удалось создать нечто подлинно прекрасное и Анна как человек со вкусом не осталась к этому равнодушна. Однако в жизни мне не однажды приходилось принимать участие в увеселениях скоробогачей, и все такие гульбища были, мягко говоря, пошловаты, а богатство антуражей, в которых они разворачивались, успешно сочеталось с крайней безвкусицей. Вряд ли окружавшие сверхпрезидента мироеды могли в одночасье сделаться приличными людьми и облагородить свое убогое времяпрепровождение. Кроме того, еще не так давно Анна жаловалась мне на бездуховность своего папаши и его клевретов и с гневом отказывалась от всех приглашений, поступавших из этой среды. Она и теперь не упускала случая посмеяться над чванливостью, тупостью и отсутствием вкуса, характерными для нынешних важных особ, однако в ее насмешках мне стала чудиться неискренность: ей нравилось чувствовать себя выше окружавших ее людей, только и всего, однако прочь из их общества ее, похоже, уже не тянуло. Ей было приятно взирать свысока на суетившихся вокруг нее толстосумов, их жен, дочерей и любовниц, и хотя она умом наверняка понимала всю мелкотравчатость такой компании, но я подозревал, что в более одухотворенном обществе она испытала бы дискомфорт, поскольку там никто не таращился бы на нее с раболепным преклонением, не ловил бы с восторгом каждое ее слово и не перешептывался бы восхищенно и завистливо у нее за спиной. В том обществе ей пришлось бы утруждать свою замороченную развлечениями хорошенькую головку и следить за словами, срывающимися с ее языка, дабы снискать уважение и действительно что-то значить. К сожалению, подобный труд оказывается под силу далеко не всякому и уж тем более не богатым красоткам, — им ведь и без этого всюду рады. Любимая все чаще принимала предложения, которые еще недавно и не подумала бы принять, так что мои подозрения основывались отнюдь не на повышенной мнительности. Вдобавок я знал, каким обаянием наделен мой тесть, умевший быть и вкрадчивым, задушевным собеседником, и бесшабашным собутыльником, и гостеприимным хозяином — используя все эти завидные качества и проявляя крайний либерализм, столь нравящийся детям в родителях, он, по-видимому, сейчас вновь подчинял своему влиянию дочь, на какое-то время отдалившуюся от него благодаря роману со мной.

Такими безотрадными мыслями я растравлял свои душевные раны, слоняясь взад-вперед по пустынной квартире, и радостно вздрагивал от каждого телефонного звонка. Однако к телефону всякий раз звали Анну, и я погружался еще глубже в пучину уныния. Поэтому когда позвонил Степанцов и предложил слегка встряхнуться, посетив кое-какие московские клубы, я тотчас ответил согласием. В первом клубе из числа тех, в которые мы в тот вечер попали (он одновременно являлся и казино), происходила вечеринка для деятелей шоу-бизнеса, и мы трое (Григорьев присоединился к нам при входе) по воле благосклонных к приглашенных к нам устроителей были внесены в список. Разумеется, мы порадовались бесплатности угощения (не слишком, впрочем, роскошного), однако за даровую водку и тарталетки нам пришлось внимать многочисленным эстрадным исполнителям — они показывали свое искусство в надежде на то, что присутствовавшие в зале представители масс-медиа похвалят их позднее в своих репортажах. Упомянутые представители жрали и пили, словно Гаргантюа, и обращали очень мало внимания на усилия артистов: было ясно, что их одобрение вызывается отнюдь не достоинствами песни и не мастерством исполнителя, а какими-то другими причинами, таинственными для непосвященных. Впрочем, справедливости ради надо отметить удивительное занудство программы — впрочем, как и подавляющего большинства подобных действ. Закручивание гаек на конвейере в течение того же времени доставило бы нам не больше веселья. О конвейере я говорю потому, что при всем поверхностном разнообразии аранжировок, тематики текстов и ухваток исполнителей все песенные номера по сути своей были схожи, как изделия, произведенные промышленным способом, напрочь исключающим всякую самобытность. Все те, кто принимал участие в этом производстве, явно заботились в первую голову о том, чтобы не шокировать публику чем-либо выходящим за рамки общепринятого и не вынудить ее сделать хотя бы самое минимальное умственное усилие. Античеловеческая подоплека всего происходящего была настолько очевидна, что хотелось устроить скандал, и только недостаточное количество выпитого вкупе с признательностью тем, кто нас с наилучшими намерениями пригласил, удержали меня от осуществления этого вполне оправданного желания. Впрочем, я проявил бы необъективность, если бы не упомянул и о нескольких отрадных моментах программы. Так, приятное впечатление произвел на меня номер со стриптизом, поскольку девушка обладала дивной лепки грудью и вдобавок не лишена была остроумия: когда певец, выступление которого она сопровождала, запел что-то об автомобильной катастрофе, в которую он якобы попал, красотка очень ловко изобразила катастрофу, с грохотом повалившись на сцену вместе с двумя стульями и микрофонной стойкой. По моим наблюдениям, с ее стороны это являлось экспромтом, и поскольку я взял себе за правило всегда и всюду поощрять проявления творческого духа, то заставил оглянуться на себя весь зал своими оглушительными рукоплесканиями и ревом "браво", причем общее внимание меня нисколько не смутило. Да, веселая стриптизерка укрепила меня в моей давней любви к представительницам сомнительных профессий… Отмечу еще болезненную девицу лет пятнадцати, которую ведущий объявил как восходящую звезду: не подозревая, похоже, об очевидных изъянах собственной фигуры, она так самозабвенно вихлялась под музыку, что казалось, будто ее конечности вот-вот выскочат из суставов и разлетятся по залу. Ее необычные телодвижения не имели ни малейшей связи с исполняемой ею песней, но именно эта нелепость поведения и завораживала. Я склонен объяснять это тем, что угнетенный рационализмом окружающей жизни современный человек устал совершать осмысленные действия и наблюдать их вокруг себя, а потому он жаждет полной бессмыслицы, словно глотка живой воды. Однако покамест мало у кого из деятелей массовой культуры хватает смелости на то, чтобы преподносить публике настоящую, беспримесную чушь — все ограничивается лишь половинчатыми попытками сделать свои опусы, с одной стороны, понятными даже для моллюсков, а с другой — внести в них глубину и чувствительность. Если первую часть задачи удается выполнить без особых затруднений, то со второй дело обстоит куда сложнее — ведь массовую культуру делают, как правило, люди недалекие и крайне циничные, и потому убедительно имитировать подлинное искусство им очень нелегко: мешают неискренность, духовная скудость и недостаток образования. Другое дело — откровенная нелепица, особенно если ее демонстрация доставляет нескрываемое удовольствие самому артисту.