Геннадий Прашкевич - Бык в западне

Но каждый день ожидание.

Сидишь себе на кухоньке, жаловался старик, куришь, а то вообще только лег спать, стучат в окно. Пастухов жил на первом этаже. Дали ему однокомнатную квартиру. Короче, выдернуть тихого ревизора Пастухова могли из квартиры в любой час дня и ночи.

Каких-то полчаса — и на аэродроме. Еще полчаса — получил документы и в самолет. Документы, понятно, выдавались подложные, всегда на другое имя. Но хорошие, добрые документы. С документами никогда не было никаких накладок.

Пока летишь, а летели иногда долго, вызубришь назубок. Кто по профессии? Как тебя звать, да как по отчеству? Да где работаешь? Где родился? Кто твои родители? Живы ли? В каком районе Москвы проживаешь? Чем занимался в таком-то году? Кто твои соседи по этажу и по лестничной площадке?

— Меня ведь на спецкурсы зачем отправляли? — со значением спрашивал Пастухов подвыпившую компанию Джона Куделькина-старшего. — Да чтобы я там подучился маленько. А память у меня хорошая от рождения Официально-то я летал в разные страны заключать всякие производственные договора. Ну, чисто формальные. Чаще, так сказать, договора о намерениях. А о настоящих деталях всей этой деятельности я никог да ничего не знал. Не мое это было дело. Меньше зна ешь, дольше дышишь. Всякими деталями занимались умные люди. А я что?.. — не отказывался старик Пас тухов от лишней рюмки. — У меня дело самое простое. Прилетел, увидел цель, выстрелил. Правда, до этого я очень подробно изучал фотографии целей. Очень под робно. Фигуру, лицо… Чтобы, Значит, целясь, не оши биться Некоторые лица и до сих пор помню, — жало вался старик. — До сих пор снятся мне некоторые лица. Через это, можно сказать, и выпиваю. А если еще про ще сказать, то так получается, что это вовсе даже и не я выпиваю, а они это выпивают, эти самые… Враги… Мои бывшие цели… Моими, значит, губами…

Место работы, по словам Пастухова, ему готовили загодя. В съемных квартирах неизвестных старику го родов. На чердаках. На каких-то галереях. В каких-то башенках. Иногда приходилось стрелять и на приро де — с лодки, с дерева. Но в городе, конечно, всегда было опаснее и сложней.

А потом, это такое дело. Иногда уже выследил нуж ного человека, уже поймал его в прицел, а выстрелить невозможно. Или кто-то перекрыл цель, или она сама внезапно исчезла. А ведь на цель полагается всего один выстрел. Всего один. На второй времени не было.

Если Пастухов промахивался, все равно уходили. Было, было несколько таких, не знающих о том, счас тливчиков! Правда, всего двое, но были!

Промахнулся.

— Вот и не знаю, к лучшему это или нет? — пьяно разводил руками старик. — Может, они, эти мои уце левшие цели, потом столько крови в своих странах про лили, что нам столько и не приснится. Понятно, за промахи мне выговаривали. За все ведь надо платить. Каждая операция выливалась государству в копеечку. Деньги немалые. Но со мной такое случалось редко. Всего два раза. А что сделаешь? Никто от ошибок не застрахован. Все равно я потом в Москве получал по ложенную мне пару тысяч и снова шел на автобазу, там иногда выпивал с хлопцами. Тут ведь главное язык крепко держать на крючке Я это умел. Это сейчас такое вре мя, что всем на все стало наплевать. Государственный секрет или личный — всем на все наплевать. За мое умение на Лубянке меня ценили. Я ведь все детство провел в енисейской тайге, охотился вместе с отцом. На белку, на соболя. Этого мелкого зверя следует бить точно в глаз, чтобы не портить шкурку. У меня от при роды сильное чувство ветра, воздуха, света, движения. Очень точное. Я, например, умел спусковой крючок нажимать так плавно, что за секунду ствол не сдвигал ся и на тысячную долю миллиметра.

— Чего ж это диверсанты, бандиты, американские и фашистские наймиты и прочая всякая сволота так далеко бегали? — веселилась поддатая компания Джо на Куделькина. — Вон как далеко! Аж в Африку!

— А мне все равно. Хоть в Бразилию, — отвечал старик, не отказываясь от лишней рюмки. — Куда при возили, там и работал. Враг — он знает, куда бежать. Думали, наверное, что карающая рука так далеко не достанет. А она доставала. Предал Родину, ничто тебя не спасет. Убеги хоть на край света. Я ведь твердо знал, что стреляю во врага! А раз враг, значит, главное — попасть в цель. Мне сперва показывали фотографию врага, я ее изучал подробно, а потом уж я видел живого врага. В прицеле. Вот и все. Вот и вся работа. Мне четко говорили — враг, я и знал — враг! Нашей стране враги всегда ведь мешали. Иосиф Виссарионович был к таким вещам человек чуткий. Да у меня и у самого была своя чуткость. Это сейчас время такое наступи ло, что всем на все наплевать. А мы честно работали. На благо Родины.

Теперь, задним числом, Валентин понимал, что поддатая компания Джона Куделькина-старшего веселилась зря. Старик Пастухов не врал. Откуда такая дикая фантазия у бывшего деревенского парня, который, наверное, никогда книжек не держал в руках?

Случалось, Валентин сам подробно расспрашивал Подвыпившего, но никогда не отказывающегося от лишней рюмки старика.

Например, муравьи. Ну, какие муравьи в Сибири или в Подмосковье? Ну, торчит куча над жухлой тра вой, вот и все А старик подробно, сам себе дивясь, описывал диковинные муравьиные города, то спрятан ные под листвой деревьев, то хитроумно устроенные под корой, то вознесенные высоко над землей, а то, наоборот, утопленные в землю.

— Есть такой рыжий муравей, называется гагуа-га гуа, — рассказывал старик. — Я потом узнал, что на звание означает — заставляющий плакать. Из-за этих га гуа-гагуа я однажды влип. Уже занял позицию на дере ве. Передо мной в прогале листвы краешек дороги. По дороге должен был проехать джип. На все дело было у меня секунд сорок. Так вот, сразу после выстрела из зарослей выкатился поток муравьев. Хорошо, я успел спрыгнуть, они ведь шли колоннами, вся земля стала рыжей. Меня потом кололи каким-то лекарством, а укусов-то было, ну пять от силы. Но еще полминуты, я бы там и остался. Даже не так. Остался бы там мой скелет. Эти гагуа-гагуа человека обрабатывают в пять минут. Повезло. Успели меня сдернуть с дерева. Но я потом загибался от боли. Трое суток кололи меня и держали в каком-то темном помещении, потому что нельзя было меня в том состоянии сажать на самолет. И в открытую держать нельзя было…

И еще всякое говорил старик. Про тропический лес, в котором нет солнца. Валентин видел такие леса в Гвиане. Каждое растение в таком лесу цепляется за одежду, срывает шляпу, оставляет кровавые царапины на руках и на лице.

Или нежная, как паутина, бахрома, венчающая какие-то длинные листья. Казалось бы, ерунда, бахрома эта шевелится от дыхания. Но только двинешься сквозь такую листву, как эта бахрома начинает свиваться в жгуты, из которых без ножа выйти и не думай. На этих жгутах лошадь можно подвесить.