Сергей Донской - Арктическое вторжение

– Не слишком тяжелую, – осторожно ответил Грин.

– А! – пренебрежительно усмехнулся Астафьев. – Какую-нибудь попсовую дребедень?

Можно было возразить. Можно было вступиться за своих любимых исполнителей, вся вина которых состояла в том, что они не играли «хард рок». Однако Грин подумал, что вряд ли президент склонен к дискуссиям на вольные темы, посмотрел в его большие проницательные глаза и кивнул:

– «Цеппелины» для меня шумноваты.

– У них есть превосходные баллады, – заступился за любимцев Астафьев, приблизившись к проигрывателю, чтобы погладить ладонью лоснящийся конверт альбома. – Когда мне приходится засиживаться допоздна – а я редко ложусь раньше двух часов ночи, – эта музыка в самый раз. Бодрит.

«Во сколько же он встает?» – подумал Грин.

Его мысли были тут же считаны проникновенным президентским взглядом.

– Просыпаюсь я в восемь, – сказал он. – Не жаворонок.

«Но и не сова», – отметил про себя Грин.

– Я обдумал заданные вами вопросы, – заговорил он наконец-то по существу, – и, кажется, готов удовлетворить ваше любопытство, Анатолий Дмитриевич.

– Кажется? – воскликнул Астафьев, морщась. – Любопытство? Я не в бирюльки вас пригласил играть, уважаемый. Речь идет о настоящем и будущем России. Как говаривали древние римляне: «Salus reipublicae – suprema lex». Что означает: «Благо государства – высший закон». Знаете латынь?

– Увы, – виновато развел руками Грин, владевший многими языками, но только не латинским, который никак не мог пригодиться в его профессии.

– Напрасно, – сказал Астафьев, направляясь к двери. – Впрочем, я тоже мало что помню из студенческой поры. Золотое время.

«От сессии до сессии живут студенты весело…» Грин даже вспотел, сообразив, что чуть не брякнул эту строчку из некогда популярной песенки вслух. Не самое умное, что можно сделать в присутствии президента России, почитывающего «Тайного советника вождя».

– Да, – сдавленно согласился он. По звуку это походило на кашель.

– Вы не простудились? – насторожился Астафьев, недовольство которого моментально испарилось, сменившись искренним участием.

– Я совершенно здоров, – спохватился Грин.

– Тогда как насчет ужина?

– Что?

– О господи! – Астафьев сделал вздох, который наверняка не раз слышали его студенты, когда проявляли свою бестолковость на занятиях. – Я приглашаю вас поужинать со мной, ясно? За едой и поговорим о делах. Но не сразу. – Астафьев шутливо погрозил пальцем. – Признаться, я здорово проголодался сегодня. Столько работы навалилось, что даже перекусить некогда. Идемте.

Призывно качнув курчавой головой, он пошел вперед, показывая Грину дорогу.

Миновав небольшой полутемный холл, они вошли в дверь, предупредительно распахнутую одним из телохранителей. Изящная сияющая мебель явно была изготовлена итальянскими мастерами.

И снова Астафьев угадал, о чем подумал Грин.

– Роберто Проваззи, ручная работа, – сказал он, поведя перед собой ладонью. – Мебель выбирала моя Светлана. – На доли секунды лицо Астафьева приняло непривычное для постороннего взгляда ласковое выражение, но тут же сделалось замкнутым и жестким. – Клиентами Проваззи были Мадонна, Джордж Клуни и Сильвестр Сталлоне. Ну а стол, – Астафьев постучал по накрытому на двоих овальному столу, занимавшему центр помещения, – сделан самим Альберто Мерони. Стиль Людовика Шестнадцатого.

– Того, кто сказал: «Государство – это я»? – предположил Грин.

– Другого Людовика, – покачал головой Астафьев. – Садитесь, два. – Усмехнувшись, он кивнул на полукресло с резными подлокотниками. – Французский король очень заблуждался, когда превозносил свое эго. Я бы сказал иначе. Государство – это мы.

Астафьев одобрительно кивнул в такт собственным мыслям.

– Мы, – он выделил местоимение голосом, – часто делаем заказы итальянцам для Кремля и правительственных резиденций. Мои апартаменты в «Серебряном Бору» недавно обставили мебелью в стиле венецианского барокко.

Несведущий человек мог бы подумать, что эта светская болтовня ведется просто так, от нечего делать, но Грин слишком хорошо знал президента, чтобы принять рассуждения о мебели за чистую монету. Астафьев изучал его, играл с ним в кошки-мышки. Стоило Грину поддаться на эту уловку и заговорить в предложенном тоне, и пиши пропало. Анатолий Астафьев не прощал ошибок. Будучи требовательным к себе, он предъявлял повышенные требования и к другим, и это было справедливо.

– У вас хороший вкус, – обронил Грин.

Стул под ним оказался непривычно низким, зато Астафьев, сидящий напротив, похоже, устроился со всеми удобствами. Их глаза, находящиеся теперь на одном уровне, встретились, и Астафьев улыбнулся.

– Если уж мы заговорили о вкусе, то…

Не договорив, он щелкнул пальцами. В столовой, как из-под земли, выросла дородная фигура в белом. Лицо толстяка было распаренным и лоснящимся, словно он явился на зов прямиком от печи. Но пальцы этого человека, переплетенные ниже живота, предательски дрожали, выдавая его волнение. Скорее всего, из-за опасения чем-нибудь не угодить президенту у него повысилась температура. Это не был страх лакея перед господином. Просто толстяк в белом боготворил Астафьева и старался предугадать любой его каприз.

– Вадим Геннадьевич Рогалкин, мой личный шеф-повар, – представил толстяка Астафьев. – На кухне он царь и бог. Чем порадуешь нас сегодня, Вадим Геннадьевич?

– Щами по-сталински, – отрапортовал Рогалкин, вытянув руки по швам.

– Что значит по-сталински? – нахмурился Астафьев. – Лагерной баландой нас накормить собираешься, что ли?

– Наоборот, – повар расплылся в застенчивой улыбке. – Это необыкновенно вкусное блюдо. Оно готовится по старорусской традиции трое суток. Рецепт я узнал от своей прабабушки, которая куховарила на даче вождя народов.

– И что за щи ел вождь народов? – поинтересовался Астафьев с напускным равнодушием.

– Берется хорошо просоленная квашеная капуста, мелко шинкуется, затем обжаривается, часов пять-шесть тушится, а уж потом добавляется в бульон.

«Надеюсь, рецепт будет не слишком длинным», – подумал Грин, сглатывая голодную слюну.

– Бульон мясной или овощной? – поинтересовался Астафьев, явно знавший толк в хорошей кухне.

– Мясной, Анатолий Дмитриевич, – заверил его повар Рогалкин. – Тройной.

– Ого! Тройной, значит?

– Да, Анатолий Дмитриевич. Телятинка, свининка и курочка. Сначала бульон варится, потом остывает, а потом замораживается ровно на двенадцать часов.

– Зачем? – удивился Астафьев.

– Заморозка придает капусте особую нежность. – Рогалкин деликатно поцеловал кончики своих пальцев.

– Но вы его разморозили? – спросил Грин, поторапливая разговорчивого повара.