Юрий Коротков - Спас Ярое Око

Левка неуверенно глянул на стол.

— Может, на табуретку лучше? — спросил он.

— Я и говорю: на столец, — указал старик на табурет.

Бегун и Рубль сели, Еремей тоже присел на лавку.

— Неждана! — окликнул старик. — За смертью тебя посылать! Братину неси!

С другой половины избы вышла девка, та, что весну кликала, только белые волосы собраны теперь были в тугую толстую косу. Увидав ее, Еремей вдруг робко заулыбался.

Неждана, потупив глаза, поставила на стол братину под крышкой, не выдержала, глянула искоса на чудных гостей и прыснула, прикрывая рот ладонью.

— Поди, — досадливо махнул старик. — Петр!

Из-за застенка вышел здоровый малый, на одно лицо с Нежданой, но погрубее, скуластей. Он исподлобья, недобро покосился на гостей и ушел за сестрой.

— Откушайте, что Бог послал, — предложил старик и первым поднялся, опираясь на стол. Повернулся к образам, перекрестился и помедлил, прислушиваясь.

Бегун зашептал молитву, достаточно громко, чтобы слышно было священнику. Лева не знал слов и только шевелил губами.

Старик снял крышку с братины.

— Берите корчики.

Бегун неуверенно пошарил глазами по столу.

— Кресты носите, а русских слов не знаете, — сказал старик. Он взял один из маленьких ковшиков, висящих по краю братины, зачерпнул и аккуратно выпил, утерев затем рот ладонью.

Бегун зачерпнул следом. У него перехватило дыхание, на глазах против воли выступили слезы. Рубль, выпучив безумные глаза, раздувал щеки и наконец закашлялся, выпрыснув водку на скатерть, не успев даже прикрыться ладонью.

— Крепка-а… — осипшим голосом сказал он, отдышавшись. — Градусов шестьдесят? На можжевельнике?

Старик и Еремей, будто не заметив конфуза, принялись за еду. Стол был скоромный: крапивные щи с копченой свининой, свиная голова с хреном, заяц под сладким взваром, рыжики, варенные в рассоле, медовый сбитень на зверобое. Хлеба было мало, и тот трухлявый, как сухой торф — с отрубями и ботвой. Должно быть, рожь не вызревала здесь, и хлеб был сладковатый, как солод. Вилок не дали, мясо ели руками, отрывая куски с блюда, смачно обсасывая кости, щи и взвар хлебали ложками из общего чугуна.

Лева достал швейцарский складной нож с десятком лезвий и орудовал маленькой вилочкой.

Выпили еще по корчику. Старик по-прежнему прощупывал их внимательными глазами.

— Ну, гости незваные, откуда будете? — спросил наконец он.

— Из Москвы будем, — ответил Рубль.

— Аж вот как?.. Стоит еще первопрестольная? — с непонятным выражением спросил старик и перекрестился.

— Стоит, куда она денется. А вот куда это нас занесло?

— Куда шли, туда и попали… Про Белоозеро пытали? — старик глянул на Еремея. Тот утвердительно кивнул. — Вот вам Белоозеро — указал он кругом. — Еремей-то на третий день учуял, что вы его по следу скрадываете, и пошел круги писать. А уж когда погибать стали — кресты на груди нашел, засомневался, не стал грех на душу брать и приволок обоих. Так что кланяйтесь в ножки спасителю своему.

— Давай, спаситель, твое здоровье… Чуть не сдохли по твоей милости, — Лева махнул еще корчик. Он уже изрядно окосел, не давал Бегуну вставить ни слова, можжевеловое зелье было ему явно не по силам после жарких объятий Ломеи, Грудей и прочих трясовиц.

Бегун держался, понимая, что от этого разговора, может быть, зависит их судьба.

— Неужто в самой Москве про Белоозеро слыхали? — продолжал допрос старик.

Лева собрался было ответить, но Бегун наступил ему на ногу под столом.

— Случайно услышали: будто бы стояло село, а потом пропало, как Китеж-град, — ответил он, невольно подстраиваясь под неторопливую, размеренную речь старика. — Решили узнать: правду говорят или сказка? А мы старые песни собираем, записываем. Где же еще старые песни остались, как не в Белоозере?

— В каждом селе свои песни, — усмехнулся старик. — Зачем вам чужие? Или не поют уже в Москве?

— Поют, да все новые, иностранные. А свои забыли давно.

Эти слова старик принял и кивнул утвердительно.

— Ну что же, — сказал он — Слушайте, коли охота есть… Тесновато у нас только. До Троицы у Еремея в запечье поживете, а по теплу и на сеннике можно. А там — хотите, избу рубите, мужики помогут, не хотите — вон на задворье сараюшка, печуру сложите и живите с Богом…

— Какая изба? — насторожился Рубль. — Погостим недельку — и обратно.

— А вот обратно от нас дороги нет, — развел руками старик.

— То есть как это? — опешил Лева. — Мы свободные люди! Вы права не имеете нас задерживать! Нас искать будут! Десять вертолетов! Если через неделю не вернемся — всю тайгу по деревцу прочешут! Скажи им, — толкнул он Бегуна. — Мы в Рысьем заранее предупредили: если через неделю не появимся ищите в этом районе!

Старик терпеливо слушал, кивая.

— Взаперти мы вас держать не будем, — сказал он, когда Левка выдохся. — А только пока вы в лихорадке лежали — болота разошлись на все четыре стороны. Теперь, пока снова не станут той зимой, — ни для кого хода нет, ни сюда, ни отсюда. А там — идите, коли хотите. Вот только провожать некому. Погибать будете — себя вините…

Ребятишки, дожидавшиеся у крыльца, с восторгом наблюдали, как Бегун тащит обратно пьяного Рубля.

— Во влипли, е-мое! — причитал Лева, озираясь. — Это что, до конца жизни тут под елочкой куковать? Твоя была идея — думай теперь, как отсюда выбираться…

— Сказали же тебе, до осени нет дороги. Спасибо, что живыми остались.

— Воздушный шар сошьем, улетим к едрене матери… Или запалим деревню — может, пожарники прилетят? Там футбол в июле, чемпионат мира — четыре года ждал, а тут на сто верст ни одного телевизора… Девушка, у вас случайно телевизора нету в горнице?.. Да что телевизор — сортира нет, не изобрели еще, жопу еловой веточкой подтирать будем!.. Дурят вас, братва! — заорал он. — Там цивилизация, там люди в космос летают, в кабаках сидят, а вы тут при лучине тухнете!.. — Он врубил приемник и поднял над головой как доказательство.

Селяне с радостным смехом сбегались посмотреть на них.

— Кончай дурака валять! — Бегун с досадой тянул его с глаз долой.

— Я вам правду открою! — упирался Рубль. — Я тут революцию подниму!

Проснувшись утром, Бегун вышел на крыльцо и встал, блаженно щурясь на первые солнечные лучи, пробившие хвою. Покой и тишина царили в этом мире, в чистом утреннем воздухе каждая травинка, самая дальняя веточка были очерчены удивительно ясно и объемно, будто упала с глаз мутноватая, съедающая краски пелена. В гулкой глубине леса перекликались птицы.

Между избами бродила домашняя живность, необычная, как само село: поджарые клыкастые свиньи и длинноногие резвые козы — должно быть, дальние предки их прибыли сюда с Белого Озера и нагуливали потомство в лесу, с дикими собратьями. Вместо кур копошились в земле и сидели на нижних ветвях сосен черные хвостатые глухарки. Дремали на солнышке мирные эвенкийские лайки. Одна подошла и села у ног Бегуна — чужих людей здесь не бывало, любой человек был свой, хозяин.