Сергей Самаров - Антишулер

— К шефу? — спросил охранник.

— Заявление писать. В отпуск собрался.

— А почему зимой?

— На лыжах хочу покататься. Ты любишь это дело?

— Не-а… Это не для меня… Мне лучше жаркий пляж, загорелую бабу и холодное пиво… От шашлычка тоже не откажусь…

— Ну и зря.

— Что — зря? Шашлык?

— Лыжи зря не любишь…

Честно говоря, из меня тоже никакой лыжник. Если палки в руках крепко держу, то смогу устоять на лыжне достаточно долгое время. Но не будешь же всем объяснять, почему без лыжного спорта мне просто не выжить.

Я направился к кабинету директора, осторожно постучал и вошел. Маленькая комнатка с письменным столом и сейфом. Никаких излишеств. Но не от аскетизма Баринова. Просто Рамазан не дает денег на роскошь в служебных помещениях. Это в игровом зале все должно выглядеть солидно. А наемному директору роскошь ни к чему.

Вячеслав Анатольевич глотал какие-то таблетки и запивал их минеральной водой. Взгляд показывал, что он испугался моего появления, словно я застал его за длительным сеансом онанизма.

— Болеете? — спросил я.

— Тебе чего? — он еще сохранял приличествующий директору тон.

Ничего, Вячеслав Анатольевич. В свое время я вам все объясню.

— Заявление на отпуск написать. Сами же говорили, что пора мне отдохнуть… — я улыбнулся самой милой своей улыбкой, как положено улыбаться противнику за игровым столом. Долго и тщательно отрабатывал эту улыбку перед зеркалом. Вот теперь и для директора она сгодилась.

Улыбка его успокоила.

— А… Пиши, — он достал из стола лист бумаги и пододвинул мне. Ручку я сам взял из стаканчика на столе.

И написал.

— Отпускные сразу выплатите?

— Нет. Это к бухгалтеру. Днем.

— Завтра же выходной.

— Послезавтра.

— У меня на завтрашнее утро уже билет на поезд.

— Господи, что тебе эти копейки… — недовольно проворчал Баринов. — Вернешься — получишь… Ты же сейчас в средствах не нуждаешься.

— Нуждаюсь. Баксы уже уехали. Я собираюсь вслед за ними. Денег только-только на билет хватило. Вячеслав Анатольевич, — снова улыбнулся я, — может, возьмете из кассы, а после получите у бухгалтера и внесете…

Мне, естественно, эти копейки и в самом деле были не слишком нужны. Но, во-первых, я хотел настоять на своем из элементарного чувства справедливости, а, во-вторых, моя просьба была не чем иным, как тестом на «вшивость». Вообще-то Баринов человек не слишком жадный. Тогда почему упорно не хочет выплатить мне отпускные? Потому, что уверен — мне они не понадобятся?

Моя улыбка действовала на него, как упаковка димедрола. Баринов становился ленивым и вальяжным. И еще ощущал себя хозяином ситуации. Для разведки он мне именно такой и был необходим.

— Нет. Из кассы я брать не могу. Рамазан мне голову оторвет.

— Это же копейки…

— Нет. И так почти никакой выручки. Сам видел, как мало народу в зале. Игроки перевелись…

— В это время года всегда так. Не сезон. Но мне же надо уехать.

Он промолчал.

— Вы же сами советовали мне это. К тому же попал я в такую ситуацию из-за вас. Вы меня к Рамазану привели.

— Получишь послезавтра. Я скажу бухгалтеру, чтобы с утра тебе расчет сделала. И никаких проблем не будет.

Вот же упрямый боров. Упрямыми положено быть ослам, а боровам положено хрюкать. И вообще, говорят, свиньи животные очень умные, собаке не уступают. А этот — не иначе, из поросячих дебилов.

— У меня же билет на поезд. Тогда дайте из своих. А потом вернете… Вы же без денег, наверное, из дома не выходите…

Вот теперь он и в самом деле хрюкнул. От возмущения. Он еще не понимает, похоже, что он боров, откормленный под нож. Он все еще считал себя диким и свирепым кабаном.

— А ты наглеешь… К тебе по-хорошему, а ты, пацан, на шею сесть готов…

Баринов встал.

Баринов сел.

От резкого и одновременно мощного удара основанием ладони в лоб. Не хотелось брать на себя лишнего, жить после этого удара он сможет, а вот небольшое и весьма симпатичное сотрясение мозга я ему обещаю. Но своей вины в этом я не видел. Хотел же по-хорошему, а он перешел на оскорбления. Не люблю, когда ущемляют мое чувство собственного достоинства.

У Вячеслава Анатольевича глаза стали удивительно круглыми. Даже странно. Я же не в глаз ему дал, а в лоб. Возможно, он еще и не понял, что получил в лоб. И почему так резко сел, когда захотел встать. Пришлось помочь ему сообразить.

Я неторопливо, как сигареты из кармана, достал из-за спины пистолет с глушителем и так же без суеты направил его директору в испуганную физиономию. А потом щелкнул предохранителем. Дуло пистолета смотрело в человеческий глаз. В упор. Вот теперь он все моментально понял.

— Сколько ты хочешь? — спросил Баринов. — У меня с собой много нет. И кассу еще не снимали…

Голос дрожит, и прыгают раскисшие жирные губы. Удивительно красный острый язык, как жало, часто выскальзывает изо рта и облизывает губы. Баринов пытался держать себя по-мужски — по глазам видел, что пытался, но это у него плохо получалось.

Я молчал и смотрел напряженно, словно давал ему возможность подумать, оценить ситуацию.

— Я… — опять забегал вперед-назад-вперед-назад язык. — Я сейчас скажу, чтобы кассу снимали…

Он подумал, что я собрался ограбить казино. Дурак. Зачем мне эта уголовщина? Я же не хотел тягаться с Рамазаном.

— Отпускные отсчитайте… — я был по-прежнему вежлив.

— Сколько?

— Сколько полагается… Из расчета среднего заработка. Не первый год вы у нас на руководящей должности… Да и в вашем комсомоле платили отпускные. Должны помнить.

Раньше Вячеслав Анатольевич был секретарем райкома комсомола. Должно быть, тогда секретарям, как и сейчас директорам казино, при уходе в очередной отпуск полагались какие-то дополнительные средства. А что другим этого не полагалось, он, видимо, не знал. Иначе с чего бы вдруг он достал бумажник и вместо положенных мне денег выложил в два с половиной раза больше?

— Хватит?

Я убрал деньги в карман и поднял пистолет.

— Не стреляй… — просипел он.

— А вот насчет этого я подумаю.

— Не надо… Я же тебе ничего плохого не сделал…

— Неправда. Очень даже сделали. Сначала втравили в эту историю, а сами захотели остаться в стороне. Потом еще хуже. Вы же меня сдали парням Рамазана.

Очень вежливо и без эмоций сказал. Такая речь до него доходит быстрее. Пусть в штаны наложит. Он уже близок к этому. А, будучи по уши в дерьме, погоню организовать он не сумеет и не пожелает. Элементарно постесняется показаться кому-то на глаза. В туалет у него вход отдельный, прямо из кабинета. Сначала туда ринется.

— Не стреляй, я скажу тебе…

Это уже мне больше нравилось. Стрелять я, естественно, не собирался. Потом не отмоешься от всей дряни, которая из него — убитого — выползет.