Владимир Угрюмов - Дикий

— Люблю тебя, — говорит, и мы целуемся.

Раздается выстрел, но я не реагирую никак. Это Леха с хлопушками прыгает по комнате. Елочка горит в углу… «В лесу родилась елочка». Мы собирались покататься по поселку и популять из ракетниц. Одеваемся и выходим гурьбой на крыльцо.

— Морозец-то, а! — крякает Николай.

Два фужера шампанского для меня — это крутая доза.

— Андрей, — прошу я, — заведи мою тачку. Поедем на «мерсе». Только я не сяду за руль.

— Конечно, босс! — кричит Андрей, забирает ключи и бежит к «мерсу».

Планируя катание, мы тачки во двор не загоняли. Да и непросто загнать их — снег падает с неба и складывается все в новые и новые сугробы и сугробчики.

Андрей уже садится за руль, когда я выхожу из калитки первым. За мной по протоптанной тропинке идет Света, а за ней все остальные.

— Шампанское, босс! Я взял шампанское! — кричит за спиной Леха.

— Спасибо, Леха, — шепчу. — Ты теперь и сам босс.

Я уже огибаю капот, когда Андрей, я вижу, начинает возиться с зажиганием. А после — уже не вижу, только понимаю, и понимаю не на уровне слов — на слова не хватает времени, — даже не знаю как… Сперва просто желтое и без звука. Затем тоже желтое, встающее на дыбы вместе с обломками железа и стекла. После — звук лопающегося мира. Одно только слово в мозгу и появилось — взрыв. Взрыв разворачивается красно-желтым светом, а затем роняет черную пустоту без секунд…

На полке, что прибита к стене прямо над моей кроватью, стоит чучело птицы. Этот парень, его Алексеем зовут, принес на днях и сказал:

— Вы, босс, я знаю, любите птиц.

Откуда он знает? Я не то чтобы люблю птиц… Нет, мне кажется, что я понимаю правильность их совершенства. И еще мне думается — человек похож, близок птицам, дальний их родственник. Просто птичье с годами уходит, мы не летаем более в снах, как в детстве. Ведь каждый в детстве летает. Именно летает, а не ползает, словно змей. Икар опять же полетел и разбился в лепешку. Летчики и космонавты стали героями, а вот рудокопов героями не считают…

И откуда только парень, Леха, это чучело взял? Настоящий филиппинский орел. Эту птицу называют также Питекофага Джеффера — обезьяноед Джеффера. Величиной орел с беркута, с очень высоким, но узким черным клювом, желтоватыми лапами, бурый сверху и кремового цвета внизу; темно-пестрая голова имеет хохол из удлиненных перьев. По рассказам филиппинцев, эта птица питается макаками и другими обезьянами. Еще орла называют «гарпия-обезьяноед». За нелюбовь к макакам орла уничтожали люди, но уничтожить не удалось. Но если говорить правильно, то кроме макак основная добыча их — шерстокрылы, древесные млекопитающие, способные к планирующему полету. Убивает Питекофаг Джеффера также летучих мышей, пальмовых белок, некоторых пресмыкающихся. Каждый год в начале декабря брачные пары орлов откладывают единственное яйцо и высиживают его…

Чучело стоит на полке и смотрит на меня. Целыми днями я тренирую мышцы на травмированной ноге. Стою возле окна, держусь за батарею и приседаю, поднимаюсь, приседаю, поднимаюсь, пока мышцы не начинает сводить судорога.

Все, какие можно, книжки про Пушкина и дуэли я прочитал. Было очень интересно, словно попал в неведомый мир. Вроде бы такие же руки-ноги, такие же мозги и кости… Но какую же канитель они развели с этой стрельбой! Обезьяноед Джеффера поступает правильнее во сто крат. Он видит макаку и разбивает ей мозги вдребезги без лишних разговоров!

Отчего-то мне нравится лежать часами на кровати и смотреть в глаза чучелу. И я знаю — глаза не настоящие, это пуговицы вставлены вместо глаз! Смотрю и смотрю все равно. И чем больше лежу так, тем более понимаю, ощущаю — во мне что-то, робко пока, начинает шевелиться, расправлять перышки. Шевелится, двигается — значит, живет. Значит, живой я, не умер. Просто забыл, говорит врач, многое. Забыл — вспомню. Не вспомню — тоже не беда. Если не вспоминается, то, видимо, нечего вспоминать…

Так пойдет дело, то и трава, листочки зазеленеют на днях. Солнце шпарит в окна с утра. Становится жарко. Я открываю форточку и стою под ней, жмурюсь, вдыхаю весенний сладкий воздух.

Ближе к вечеру прибегает парень, тот, которого Алексеем зовут.

— Сегодня, босс, мы переезжаем, — говорит он.

Я вижу, как он дергается, вижу темные круги под его глазами.

— Ты не дергайся, — отвечаю и улыбаюсь. — Никогда не дергайся, как летучая мышь.

Но парень не слышит меня. Он накручивает диск телефонного аппарата, отдает в трубку отрывистые приказания. Смысл их мне непонятен.

С летучей мышью я, конечно, перебрал — парень похож на крупную, добрую, но боевую птицу. Пожалуй, на тайфунника Сальвина, ахилларис. Эта птица роет норы для гнезд среди корней деревьев на низменной равнине и в нижней части прибрежных склонов. Сокращают их популяцию крысы и прочие мелкие хищники…

— Я через час вернусь, а вы собирайтесь, босс, — говорит парень и убегает.

Что мне собирать? Надеваю брюки и затягиваю ремень. Свитер, ботинки… Что еще? Снимаю птичье чучело с полки. Сажусь с чучелом на стул и начинаю ждать.

Часы тикают на стене, и минутная стрелка медленно движется. Тишина такая, что слышно, как течет время. Но час не успел истечь. Затопали каблуки по лестнице, и по их долгому поднимающемуся грохоту я узнаю Алексея. Зачем он так нервно бежит? Тайфунник должен истреблять крыс, а не бегать от них.

Щелкает замок, и в открывшейся двери я вижу Леху — красно-черный клюв приоткрыт, а перышки на белой груди топорщатся.

— Уходим, босс! Прямо сейчас уходим! Вы готовы?

— Я готов, — отвечаю и поднимаюсь со стула.

Леха убегает на кухню. Доносится стук ящиков. Леха выпрыгивает в прихожую, и в его руке я вижу пистолет. Несколько полных обойм он рассовывает по карманам. Под окнами раздается визг. Это тормозит машина. Леха несется к окну и выглядывает во двор, перед этим дернув раму на себя. Холодный веселый воздух влетает в комнату.

— Не успели! Гады! — кричит парень и улетает в прихожую.

По лестнице грохочут подошвы бегущих. То, что люди бегают туда-сюда, гоняют на тачках — это меня не волнует. Это их, человечье, дело. Я стою посреди комнаты с чучелом в руках и с любопытством жду того, что произойдет.

На дверь со стороны лестничной площадки обрушиваются тяжелые удары, и Леха стреляет в дверь и матерится. Удары стихают, и чей-то хрипящий голос кричит из-за двери:

— Убили!

С той стороны тоже стреляют. Мне хорошо видно, как от выстрелов вываливается замок, а дерево, двери разлетается щепками. Леха отпрыгивает в сторону кухни, и передо мной теперь только расстрелянная дверь.

Вот ее плоскость поплыла в сторону. Да и ладно! Человечьи дела — дела не мои. Но дверь распахивается, и в ее проеме я вижу гнусные, да, гнусные и грязные рожи жадных макак. Кажется, я слышу гнилостный запах их желтозубых ртов и вонючего пота. Но еще папа учил меня, как разбираться с макаками! Я и сам достаточно поразбивал их черепов, выклевал глаз, выпустил кишок. Крылья мои расправляются и складываются за спиной в боевой треугольник. Макаки замечают меня, и через мгновение раздаются их панические повизгивания: