Илья Рясной - Цеховики

Не знаю почему, но из органов меня не вышибли. Перевели следователем в район. Через год Евдокимов снова перетащил меня в область старшим следователем. А потом я стабилизировался на уровне старшего следователя по особо важным делам. Работал по инерции, потому что привык пахать с утра до вечера, расследовать уголовные дела, а больше в жизни ничего не умел. Запал былой растерял. Зато зарядился иронией и цинизмом. Из моего кабинета я со злым интересом и отстраненностью наблюдал за происходящим и размышлял над тем, чем же все кончится.

Как-то, будучи в командировке в Москве, я позвонил Румянцеву, работавшему заместителем председателя совета директоров крупнейшей в России агропромышленной ассоциации. Он пригласил меня к себе в офис. Принял в кабинете, по площади раза в три большем его обкомовского логова и обставленном со скромной суперсовременной роскошью.

Он разлил по стопкам дорогой и, главное, натуральный французский коньяк, который довольно быстро развязал языки. По-моему, Румянцев пребывал в таком же душевном состоянии, что и я. Он долго ругал и ЦК, и ГКЧП. Больше всего доставалось его бывшим начальникам — Горбачеву и Яковлеву.

— Плешиво-пятнистый специально партию развалил, я в этом уверен, — опрокинув стопку и морщась от коньяка, твердил Румянцев. — Теперь, когда издалека смотришь, все в единую картину выстраивается. Понял, что долго ему Генеральным не пробыть, будет съеден старой гвардией. Какая тут перспектива? До последних дней жить под бдительной охраной на подмосковной даче? Его это не устраивало. Он же гражданин Земли, космополит, ему тут скучно. И власть, гигантская власть уходила из рук. Видимо, тогда и просчитал вариант, как бы отодвинуть Политбюро от власти, а попозже и саму партию, но остаться руководителем страны. В крайнем случае — почетная пенсия, уважение мирового сообщества… Постепенно и Союз раскачивали. Тут уж больше других наш главный идеолог Яковлев постарался… Знаешь, мне Крючков лично говорил, что у госбезопасности были достаточные основания полагать, что член Политбюро Яковлев был завербован во время работы в Канаде. Докладывали об этом Горбачеву, тот слегка обалдел, а потом вопрос как-то затерли.

— Ничего себе, — присвистнул я.

— За что купил — за то продаю. Я Крючкову верю, он слов на ветер никогда не бросал. Помнишь, какой шабаш начался с пакетом Риббентропа — Молотова. Потихоньку мы начали признаваться, что Россия является оккупантом, огнем, мечом и хитростью захватывала суверенные государства. Все было ложью… Потом пошла комедия с заключением нового союзного договора… Думаю, Горбачев под конец и сам неприятно удивился тому, до чего дошло. Я его видел несколько раз в девяностом и девяносто первом — это был подавленный, растерявшийся человек. Но пути назад уже не было. Последний шанс — ввести чрезвычайное положение, чтобы сохранить страну, — он не использовал, а когда его использовали другие, из-за неудачи всех бывших друзей продал… В самом путче столько скользких, непонятных деталей… Да ладно, дела прошлые. ГКЧП оказался ни на что не способным.

— Не хотели кровопролития.

— После этого вся страна кровью залилась. Об этом тоже думать надо было… Честно говоря, в девяносто первом я думал, что будет гораздо хуже. Если бы этим демократо-анархистам дали в полной мере попользоваться плодами победы, сегодня мы бы имели не разваленный на полтора десятка банановых республик Советский Союз, а полностью растащенную, находящуюся в безвластии Россию. Они бы при своей ненависти к любому государству, а советскому в особенности, ничего бы целым не оставили, все бы разрушили. Тут бы пустыня была. Под благими лозунгами о правах человека и общечеловеческих Ценностях все бы кровью залили… Нас спасла инерция бюрократического аппарата, который не смогли разрушить эти психопаты. Даже несмотря на гайдаровские безумства, он остался целым. Пусть сидят на местах проворовавшиеся, любящие мзду, потерявшие стыд чиновники из старой гвардии. Но они умеют работать, на что совершенно неспособны эти бородачи мэнээ-сы. И еще ходят поезда, работают худо-бедно заводы, в дома подается тепло.

— Вот счастье-то.

— По сравнению с тем, что могло бы быть, действительно счастье.

— И у нас есть будущее?

— Ну и вопросы ты задаешь… Сейчас страна унижена, мы продали всех наших союзников, практически разрушили оборонную систему, пляшем позорную дикарскую пляску под американскую дуду, начисто забыли, что такое национальные интересы, расходящиеся с интересами США. Мы слабы, поэтому все «цивилизованное сообщество» очень бережно относится к тому, чтобы мы соблюдали права человека и нормы международного права, хотя сами их нарушают где только хотят. Двойной стандарт — это вполне естественный подход к слабому и беспомощному противнику, на которого всегда можно цыкнуть и потребовать возврата огромных долгов… Науки уже почти нет, здравоохранения тоже, образование распадается, промышленность распродана каким-то шаромыжникам. Только на западных банковских счетах осело под двести миллионов долларов, украденных у народа, а власти униженно просят, чтобы «новые русские» вкладывали их в российскую экономику. «Вашим же детям в этой стране жить». Их детям неплохо и в Штатах, так что никто ничего не вернет. А вот украсть еще больше — пожалуйста… Если эти тенденции будут сохраняться, ничего хо — рошего нас не ждет.

— А на что надеяться?

— На чудо… Россия выходила из худших передряг. Сейчас это будет труднее, чем, например, в Смутное время — слишком силен международный фактор, слишком отточены системы финансового давления, орудия тайной войны и психологической обработки населения… Я же не Анпилов. В классовую борьбу и благостность новой диктатуры пролетариата не верю, хоть и секретарем обкома был. Наш развитой социализм мы проехали бесповоротно. Наверное, надежда на какие-то промышленные группы, которым выгодна мощная и независимая Россия, которые смогут противопоставить себя компрадорам, с потрохами продавшимся Западу и живущим за счет распродажи ресурсов, заказывающим сегодня музыку. Некоторые национально ориентированные финансовые и промышленные группы уже существуют, вроде нашей ассоциации. Посмотрим. Может, Терентий, еще настанут времена, когда мы, как встарь, будем давить пиявок, а?

— Я готов.

Под конец беседы Румянцев предложил мне перебраться в Москву на должность начальника юридического отдела в его организации с зарплатой ровно в одиннадцать раз выше моей нынешней. Я остался на своем месте, чтобы из своего кресла, подобно патрицию, скучающе наблюдать пожар Рима…

С Григоряном судьба обошлась не слишком сурово. Суд приписал ему десять лет, но уже через пять он очутился на свободе и окопался в Москве. В город он вернулся на белом коне как представитель крупного банка. Это именно он должен был участвовать в реализации программы строительства «Жилье». Именно он являлся «человеком недели» и ругал меня с экрана.