Илья Рясной - Ночь длинных ножей

— И два гуся, — гнусаво дотянул куплет Гризли.

— Не тяни душу, — взвился Мелкий брат.

— Лев Владимирович, оградите меня своей властью от этого бытового террора, — возмутился Гризли. — Как пою, ему не нравится. Как дышу — не нравится… Это что такое?

— Ну не трепло, — всплеснул руками Мелкий брат. — Затерроризировали дитятко.

— Во, чистый ваххабит!

Алейников хмыкнул. Его забавляли эти постоянные пикировки двух друзей.

«Уазик» ухнул в яму так, что зубы лязгнули.

— Осторожнее! — воскликнул Алейников.

— Тут не дорога, а черт знает что, — поморщился шофер.

Сначала хотели ехать в объезд. Но уже смеркалось, а крюк был не маленький, поэтому двинули по прямой…

Дорога делала поворот, и «уазик» притормозил…

Что толкнуло его — Алейников и сам не понимал. Никто другой не обратил бы внимания на этот резкий толчок беспокойства. Но бывший заместитель командира СОБРа привык сначала действовать, как подсказывает интуиция, и только после разбираться в своих чувствах.

— Стой! — крикнул он.

Испуганный водитель вдавил тормоз так, что едва не впечатался в лобовое стекло…

Бах — взрыв был оглушительный.

По лобовому стеклу рубанула щебенка, и оно поползло трещинами.

— Вперед! — крикнул Алейников, передергивая затвор и посылая длинную очередь. Собровцы из машины сопровождения тоже открыли огонь. Пули срубали ветки и шлепались о стволы. Но никакого движения в зеленке не было.

— Суки рваные! — воскликнул водитель, выжимая газ. «Уазик» рванул вперед, как пришпоренный мустанг…

— Третий, второй. В порядке? — в рацию крикнул Алейников.

— Живые.

Алейников по рации сообщил о подрыве дежурному по райотделу.

— Помощь нужна? — спросил дежурный.

— Пока нет.

— Навстречу выдвигаю БТР…

— Хорошо. — Алейников отложил рацию и, подпрыгнув на сиденье, когда машина наскочила на колдобину, кинул водителю. — Что, на «Формулу-1» собрался?

— Уф, — водитель перевел дух и убрал ногу с педали газа, которую продолжал вжимать. Машина сбросила скорость.

— Ха, — нервно хмыкнул Гризли. — Нас таким дешевым трюком не возьмешь.

— Да. На тебя фугас побольше нужен, — буркнул Мелкий брат.

— Ха-ха, — засмеялся Гризли. Водитель тоже рассмеялся. Всем было смешно. Смех становился все громче. Это была истеричная реакция на стресс.

Гризли высунулся из окна и на ходу заорал во всю глотку:

— Ваххабиты — педерасты!!!

И удовлетворенно упал на сиденье.

— Ну не дурной, а? — кивнул Мелкий брат. — Диплодок натуральный — сто тонн мяса и пять грамм мозга!

— Я так не могу, — возмутился Гризли, — он меня опять тиранит.

— А чего орешь, как резаный? — буркнул Мелкий брат. — Сейчас рубанут из кустов очередью…

— М-да, — Гризли почесал затылок. — А ведь ты прав… Если подумать.

— Он опять высунулся из окна и заорал еще громче — так, что листья, казалось, затрепетали. — Извиняюсь! Ваххабиты вовсе и не такие педерасты!

— Ну придурок! — покачал головой Мелкий брат.

— Отставить балаган! — прикрикнул Алейников. — Разошлись, как дети малые…

— Это он ребенок, — ткнул Гризли в Мелкого брата. — У меня брат пятилетний похожий. Вредный такой. Надоедливый.

— А ну-ка помолчите, — кинул Алейников резко.

В салоне воцарилось молчание.

Алейников расслабился, только когда лес оборвался, будто обрезанный, пошли степи, а впереди замаячил блокпост…

— Вон наши, — сказал Мелкий брат.

Навстречу им двигался БТР с ближайшего блокпоста.

— Притормози, — велел Алейников. «Уазик» остановился рядом с затормозившим БТРом. С брони спрыгнул капитан-вэвэшник.

— Что у вас там? — спросил он, подходя к машине. — Фугас?

— Вряд ли. Скорее всего, самодельное взрывное устройство, — оценил Алейников. — Граммов двести тротила.

— Никого не задело?

— Порядок, мужики. Вмятина в асфальте… Какая-то сволочь пряталась в кустах. Один, без огневой поддержки. Заложил, рванул — и в лес, — сообщил Алейников. — И ищи чечена в зеленке…

В расположение вернулись, когда ужин давно закончился и в столовой наводили порядок два солдатика с гауптвахты. Повар и повариха-чеченка уже собирались уходить.

— Опоздали, — сказал повар, увидев голодных оперов.

— Что поделаешь, — серьезно произнес Гризли, кладя на скамью автомат с подствольником. — С задания. Убили восемнадцать боевиков…

Повариха выпучила глаза, и рука, которая накладывала в тарелку пшенку, замерла.

Гризли взял у нее тарелку и деловито осведомился:

— А за сбитый чеченский самолет нам сто грамм положено?

— Да ну вас, — махнула рукой повариха.

Кормили в столовке не слишком изысканно. Обычно меню состояло из пшенки или макарон и кильки в томате, которую здесь прозвали «красной рыбой», а также выпечки, масла и сгущенки.

Алейников без особого аппетита проглотил свою порцию, запил ее сладким чаем, кивнул бойцам:

— Спокойной ночи.

И отправился к себе.

Начштаба с замом по кадрам предавались своему обычному занятию — долавливали двухлитровую пластмассовую бутылку неизменного очаковского пива, зажевывая воблой.

— Садись, — кивнул начштаба. — Пей.

— Спасибо, — Алейников присел, отхлебнул из протянутой ему кружки.

— Правда, вас в Шервудском лесу едва не… — повел рукой начштаба.

— Точно, — кивнул Алейников.

— Там какая-то группа шалит… Пацаны из Левобережной… Им Синякин, ваххабит клятый, за это бабки отстегивает. — Начштаба побил воблой о стол. — Надо эту Левобережную зачистить по всем правилам.

— Конкретной информации нет. А шмонать триста домов — без толку, — возразил Алейников.

— Информация, — скривился начштаба. — Всех мужиков вывести, и через одного — к стенке. Тогда точно взрывать ничего не будут.

— Не безумствуй, — отмахнулся Алейников.

— А чего, я не прав? Митрофаныч, скажи, — обратился начштаба к нагрузившемуся заместителю по кадрам.

— А я откуда знаю, — пожал тот плечами, сонно клюнув носом.

Алейников встал, подошел к окну, наполовину заложенному мешками. В окно светила бледная, болезненная луна. Настроение было какое-то тревожное…

Ночью его растолкал дежурный по расположению.

— Что случилось?

— Джамбулатов бежал.

— Та-ак, — протянул с угрозой Алейников.

Все оказалось куда легче, чем мыслилось… Джамбулатов выбрался из станицы, сжимая автомат, который забрал у милиционера. Была ночь. Станица гудела. Комендатуру и временный отдел подняли по тревоге. Но им его не поймать. Он на своей земле. Он знает, куда идти.

Впереди еще большая часть ночи. А ночь — это его время. Он всегда любил ночь, потому что куда лучше других людей мог видеть в темноте.

Дыхание сбивается. Сердце барабанит. Ничего удивительного. Камера-одиночка — это не санаторий.