Илья Рясной - Ночь длинных ножей

— Откуда это тебе известно? — буравил его внимательными недобрыми глазами хозяин дома.

— Ты забыл, кто я. И сколько у меня друзей.

— Стукачей. Называй вещи своими именами.

— Я уже не мент. У меня нет стукачей…

— Эх, Джамбулатов. — Таларов продолжал буравить глазами своего гостя, будто желая просверлить его насквозь и посмотреть, что там внутри, в чужой душе, которая, как известно, потемки. — Знать бы, что ты хочешь…

— А ты не видишь?

— Не вижу.

— Меня прижали. Мусса. Сильно прижали. И я хочу жить… Я вдруг захотел жить… С годами становишься мудрее. И больше ценишь жизнь.

— И учишься бояться… Может, ты и прав. Тем временем стол был накрыт, и они в молчании позавтракали.

— Тебе постелить постель? — спросил Таларов.

— Нет, — покачал головой Джамбулатов. — Я не буду у тебя жить.

— Почему?

— Береженого бог бережет… Скажи Синякину… Абу, что я жду его ответа завтра. Я приду к тебе.

— Завтра рано будет.

— Завтра, Мусса. Вечером завтра я у тебя. — Джамбулатов поднялся.

Когда он вышел из помещения, Таларов еще долго смотрел на закрывшуюся за ним дверь, катая по столу хлебный мякиш…

Вода была отвратительная на вкус, с привкусом железа. Ее приносили в мятом котелке мрачные тюремщики. На вопросы они отвечать отказывались.

Бетонная камера, пять на пять метров и метра четыре в высоту, сверху закрывалась тяжелым люком со ржавым засовом, запиравшимся на амбарный замок. Бежать отсюда было невозможно, тюрьма была сооружена рядом с приземистым грязно-серым домом, затерянным где-то в степи.

Майкла привезли сюда ночью, и он не смог осмотреться, но понял, что это «ранчо», где живут пастухи и пасут своих овец.

Надежда, что сюда заглянут русские войска, была маленькая, Обычно деятельность федералов сосредоточивалась на транспортных магистралях, еще они работали по местам скопления боевиков. Это же была просто никому не интересная дыра. Идеальное место, чтобы хранить пленников. И здесь можно просидеть не один год.

Три раза в день со скрипом отодвигался засов, и охранник, один из тех, кто его захватил на дороге, опускал на веревке корзину. В ней был армейский котелок с водой, кастрюля с мясом, хлебом и зеленью. Кормили сносно. Проблемы с отправлением естественных надобностей решались, как и положено в обычной камере, с помощью алюминиевого бачка.

Однажды люк отодвинулся, и в него заглянуло детское личико, принадлежавшее девчонке лет десяти. Ее привел, как в зоопарк, поглазеть на слона, тот самый молоденький, с жиденькой бороденкой и дегенеративным лицом бандит. Он хохотал, тыкая в направлении Майкла рукой, и что-то приговаривал по-чеченски. Девчонка смотрела на американца с любопытством.

«Они еще за деньги меня будут показывать своим дикарям», — с мрачным отчаянием думал Майкл.

Первые сутки он вообще отказывался верить, что все это происходит наяву. На него напало полное отупение. Когда оно отступило, его место заполнило отчаяние. На второй день пребывания в зиндане он нашел в себе силы орать, что-то требовать. Орал и требовал он недолго — минут эдак пять, пока засов не отодвинулся и в проем не сунулась дегенеративная морда того самого чеченца.

— Гранат брошу.

Он продемонстрировал ребристую черную гранату, и Майкл тут же заткнулся. Чеченец удовлетворенно заржал и скрылся из виду.

И тогда Майкл заплакал.

На третий день он начал сомневаться в том, что он гражданин США, высокооплачиваемый специалист международной организации, что у него просторный дом в Калифорнии и что он раздавал интервью, здоровался за руку с президентами и чиновниками самого высокого ранга различных стран. Здесь он был никем, его образование, диплом, умение пользоваться скальпелем хирурга и кредитной карточкой не стоит ничего. И его гражданство самой могущественной державы мира совершенно не смущало дикарей. Наоборот, для них будет предметом гордости отрезать голову представителю самой могущественной державы и продемонстрировать, что они, дикари, сильнее. В этом мире Майкл даже не имел права на имя. Его называли просто Амеркан.

Это было — то ли имя, то ли прозвище, то ли обозначение принадлежности к загадочной для горцев заокеанской сказочной цивилизации. Его презирали с превосходством людоеда перед попавшим в лапы профессором-этнографом.

Майкл отбил все кулаки, в отчаянье, не чувствуя боли, молотя руками по стене. Потом опять пришел в состояние отупения. Потом начал в очередной раз задумываться о своей прошлой жизни, которая чем дальше, тем больше казалась ему совершенно нереальной. Он будто вспоминал какой-то не очень интересный фильм.

Время от времени в его мозгу возникали планы побега — но для того чтобы сбежать, нужно быть «крепким орешком» или «терминатором». А что он против своих тюремщиков? Эти люди учились выживать с детства в степях и горах, они привыкли к оружию и стрельбе, так же как он к зубной щетке и электробритве. Они ближе к пещере и всегда готовы тюкнуть ближнего каменным топором по голове. И их совершенно не волновало, что за Майклом стоят США с тремя тысячами ядерных боеголовок, авианосцами и непобедимыми «зелеными беретами».

— Брошу, да? — Тот самый мерзкий бородатый горец опять открывал люк и демонстрировал гранату. Ему нравилось выражение испуга на лице «Амеркана».

Майкл ежился и понимал в очередной раз, что он полностью в руках этого урода с дегенеративным лицом.

Когда тот сунулся в третий раз, американец вдруг понял, что горец, несмотря на свою откровенную дикость, вряд ли решится бросить, потому что заложник слишком дорог. Поэтому Майкл выпрямился, ошпарил злобным взором мучителя и витиевато выругался. Хоть он бранился на английском, чеченец понял, что его грязно обругали, сверкнул очами, взвесил гранату. Выкрикнул:

— Й-эх!!!

И швырнул ее.

Майкл зажмурился, приготовившись умереть. А потом понял, что чеченец просто имитировал бросок.

— Боишься, да? — по-русски крикнул чеченец. — Блядь, да. Амеркан. Здесь не Америка! Хо!

Майкл в очередной раз убедился, что к европейцам и американцам местные жители испытывают далеко не сыновние чувства и далеко не всегда преисполнены благодарности и признательности. Это относится не только к дикарям, но и к птицам полетом повыше. Майкл перед поездкой читал много материалов. И отлично помнил речь президента Ичкерии Аслана Масхадова на заседании Совета Министров Чечни. Она была произнесена в девяносто восьмом, перед началом боевых действий:

"Самое грубое нарушение нашей Конституции, когда в государстве существуют две идеологии — традиционная мусульманская и ваххабизм. Внедрение ваххабизма — это нарушение основ государственного строя. Они хотят бросить в пекло свой народ.