Александр Леонидов - Кинжал без плаща

Мирон ушел. Он привык слушать отца во всем. Но на пороге не выдержал — и как-то по-детски заскулил, заплакал, будто котенок над трупом хозяйки…

Может быть, это сыновье искреннее заступничество перед Богом было Лордику Мезенцову зачтено, и необратимый, казалось бы, распад организма вдруг потек в обратную сторону. Получилось в итоге конфузно: помирал — и выздоровел, вроде как притворялся, миндальничал…

— Ему не надо этого слушать… — говорил тогда Леонард Николаевич священнику. — Довольно ему и того, что он знает… А вы слушайте до конца, и ничего не пропустите, отец! Я опускаю много мелочей, но есть такие мелочи, которые очень важны… Поэтому не думайте, что я несу какую-то блажь… В тот день я был очень счастлив. Мы пили вино и танцевали под тихую музыку, потом я отвел Таню в спальню и… никогда мне не было так хорошо, святой отец! Женщины в постели чаще всего — полено… А она была самоей тьмой приникающей и теплой, она обволакивала… Вы знаете, что такое «минет», святой отец? Не знаете? Ну и ваше счастье… Советские женщины тогда тоже ни хрена не знали, даже предположить не могли… А она знала и умела… В общем, в задницу все эти подробности, вы лицо духовное, и значение в них только одно: она меня взяла изнутри… Не просто за яйца, как бывает, святой отец, а именно за сердце, тонкой рукой с коротко стриженными ногтями… Она тогда не могла позволить себе маникюр, святой отец, она же сидела в машинистках и набирала всякие тексты…

Мы встречались один-два раза в неделю, и она всякий раз рассказывала много интересного. Ведь тексты-то печатались непростые, полные если не государственных, то служебно-карьерных тайн. Я многое уяснял для себя в раскладах нашей партийной верхушки… А однажды она пришла заплаканная… Да, я помню это, как сейчас… Вся зареванная пришла и протягивает мне листочек бумаги…

Тогда им электрические машинки «Ятрань» установили. Текст стал ровнее, бумагу насквозь литеры не пробивали. Казалось, что этот гудящий агрегат — чудо техники. Не напрягаясь, не тратя сил — нажал кнопочку — и буква уже на бумаге. Вообще-то у нее были очень сильные руки: она и на механических печатных машинках много поработала.

Но тот листочек она напечатала на «Ятрани». Да, ровным таким густым шрифтом, я хорошо запомнил почерк «Ятраней» по работе…

Это был листок под копирку. Запрос на меня, грешного. И четкий, жестокий, холодный ответ — как будто из-под рентгена меня вытащили. Я-то думал, что умело маскируюсь, что скрываю свои чувства, что я сфинкс для начальства — а про меня, оказывается, знали все…

…Руки Мезенцова дрожали. В висках колотились кровяные молоточки. Он не должен был увидеть эту бумагу, но и то, что он ее увидел, мало что меняло: это был приговор карьере, а карьера казалась Мезенцову тогда смыслом всей жизни.

«Мезенцов Леонард Николаевич. Из семьи служащих. Отец и мать — сотрудники КГБ… Семейная генетическая склонность к садизму и насилию в настоящее время латентна… Карьерист… Основа мировоззрения — цинизм… Страдает приступами черной меланхолии… Склонность к суициду…»

Лордик посчитал тогда, что все кончено, что он, как какой тайный агент, засыпался, и возврата к успеху не будет. Лордик думал, что теперь его ждет малоответственная работа на самых гнилых участках партстроительства. В этом его слезами поддерживала Таня, уверенная, что блестящий «папик», покровитель и толкач блестяще же провалился на подмостках реального социализма.

Глупые, наивные сопляки! Они не знали, и не могли тогда знать, что отрицательные качества уже становятся для власти положительными, что сумма облика будет кем-то отслежена, выделена и подана в особой папке на рассмотрение.

Бумага ушла наверх. Таня ушла от Лордика. Может быть, потому, что уже не могла рассчитывать на его успех, и по методу Дарвина искала нового сильного самца. А может, наоборот, потому что слишком уже привязывалась к Мезенцову, и случайная связь принимала серьезный оборот…

Вскоре после ухода Тани Мезенцов получил вызов из Внешторга. Даже Светлана, давно и люто ненавидящая мужа, посмотрела на этот раз с уважением: с чего бы такие валютные прелести?

Друзья «раздавили» в детской песочнице под грибком бутылку «Киндзмараули» и искренне, от души поздравили. Лордик шел в рост, в непонятный рост, в неожиданный верхний штрек, находившийся далеко от прежнего ствола подъема.

Во «Внешторге» разговаривали на самых верхах, очень вежливо и бережно. Предупредили, что задание будет торговое, чрезвычайной важности, сложности и секретности. Что Лордик должен сыграть ключевую роль в ответственнейшей операции. И степень его свободы будет высока, но степень ответственности за злоупотребления — еще выше. Подстраховывать будет КГБ. Вот список агентов поддержки, просмотрите его и оцените каждого, чтобы было полное взаимопонимание. Но помните — вы главный. Вы выбираете себе офицера сопровождения, и он целиком и полностью выполняет ваши распоряжения.

В списке было 7 фамилий. В основном капитаны и майоры КГБ. Мезенцов — была не была — вписал ручкой восьмую — «О. Горелов» и именно напротив нее поставил галочку выбора. Через пару дней ничего не понимающий Лека получил командировку в маленький западногерманский городок Гифхорн…

Командировка Лордика была обставлена так, чтобы он не отвлекался на потребительские нужды и не думал о покупках. В валюте его совершенно не стесняли, пояснили, что отчет за выданную пачку долларов будет формальным. Все эти крупные купюры — «на представительские расходы». Есть и запасные паспорта на Мезенцова и на Горелова — если что, можно использовать чужую фамилию. Советское консульство в курсе. Главная цель — предприниматель Эрнст Иоган Хок, житель Гифхорна и крупный биржевой делец…

Его звали Эрни Хоком. Смолоду он подвизался в концлагерях и душил евреев газом, а потому попал в список военных преступников. И тем не менее, его берегли, потому что высокие люди обоих миров — Востока и Запада — могли получить от Эрни то, что нужно больше всего на свете: дополнительную жизнь.

Эрни Хок торговал человеческими органами. Никто не спрашивал его, откуда берутся почки и печени, сердца и суставы. Никто и никогда не входил в мрачный подвал тайн Эрни Хока, откуда он, как фокусник из цилиндра, доставал новые жизни для власть имущих.

Его дом в Гифхорне, в котором не раз потом гостил Мезенцов, был типичным домом богатого бюргера, с брусами фахтверка, обрешечивающими стены, с сентиментальными фарфоровыми статуэтками и картинками настенных тарелок. Верхнее чердачное помещение имело круглое окно с перекрестьем рамы, словно крест сверкал над кирхой. Хок очень любил лакированную мебель — все столы в доме сверкали зеркальной полировкой, казались темными неподвижными озерами тайны. Предмет, который клали на такой стол, отражался в призрачном потустороннем полированном мире, искаженный и затемненный тоном лаков.