Александр Леонидов - Кинжал без плаща

— Жизнь докажет, кто из нас прав, херр Хок!

Хок брал дорого. Но дряхлеющие вожди не жалели денег — и заветный контейнер был переправлен в Гамбург, на международный рейс. Лека до последнего носился по супермаркетам, собирая сомнительный товарец с яркими наклейками, а Мезенцов застыл перед отлетом в некоем ступоре, зараженный и подломленный словами Хока, как инфекцией.

Для друзей и знакомых он еще оставался Лордиком, но нечто тектонически перевернулось, не позволяя ему дальше так называть себя…

«Ностальжи». Музыка прошлого, замкнувшегося в кольцо, песня защемленной временем души. Неужели не прошло еще и минуты? Неужели песня не проиграна и до середины? И сколько будет обрастать деталями снежный ком ледяных, рвущих душу воспоминаний?

Мирона Леонардовича Мезенцова не стало в самом расцвете сил и молодости. Его убили на лесной дороге, потому что он ездил на роскошном «джипе». Его убили дорожные мародеры, чтобы угнать «тачку» и где-то в гараже разобрать ее на драгоценные запчасти…

Эту машину, ставшую причиной убийства, подарил Мирончику отец. Они давно были в разводе со Светланой, вернувшей себя даже девичью фамилию. Леонард Николаевич чувствовал себя виноватым перед сыновьями и потому все время осыпал их подарками. Осыпание обернулось оспой: Мирон, лучший, деловой, целеустремленный — погиб из-за отцовской щедрости. Младший, Сергей — теперь уже законченный алкоголик. Жизнь при виноватом отце показалась младшему слишком легкой штукой; когда спохватились — было уже поздно…

— Все к чему ты прикасаешься, становится или смертью, или говном! — визжала Светлана, сама все чаще прикладывавшаяся к бутылке. — Господи, Мезенцов, что ты за человек?! И человек ли вообще?! Это ты убил нашего сына! Ты со своими деньгами, будь они прокляты!

Леонард Николаевич стоял перед ней, в черном траурном костюме, с черной гвоздикой в петлице — бессильно сжимал и разжимал кулаки. Он сломал тогда себе зуб: так стискивал челюсти, что зуб не выдержал и треснул, раскололся от невыносимого давления не находящей выхода ярости.

Господи, почему ты забрал красавца, гордость, гвардейца Мирона? Отличника, блестящего финансиста, удачливого и добродушного человека? Почему не эту мегеру Светку, отравившую Мезенцову жизнь, причем так и не ясно — за что именно? Или… прости, Господи, но почему не… другого?! Сережа, Сергей Леонардович был младше на четыре года, он был зачат как-то нелепо, когда охладевшее брачное ложе не могло вместить в себя даже тени живого чувства. Зачатие Мирона все же приходилось на некий апогей пусть остывающей, но страсти, хотя бы животной, но похоти. Сергей — это химическая реакция, даже не случка — занудное исполнение долга, совокупность бессмысленных, но прописанных доктором телодвижений…

Сергей на похоронах брата был в зюзю пьяный и сопливый. Его уже пару лет до этого подбирали почти безжизненного с газонов, с лавок в парке культуры и отдыха, с магазинных ступеней. Если верно, что Бог карает через детей — что ж, велики были грехи Мезенцова-старшего, если отнято у него дорогое и оставлено позорящее…

Сейчас Сергей Леонардович — наследник довольно крупного состояния. Единственный. Леонард Николаевич и думать не хотел, как мот и тунеядец, алкаш и придурковатый «свой парень» в любой компании, распорядится — в буквальном смысле кровью! — заработанными деньгами.

Зачем жить? Разве для того, чтобы прослушать песню «Ностальжи» в чужом и холодном городе, далеко от дома (весьма теперь условного понятия) ожидая постаревшего и такого же потерянного в пустынях Вселенной друга? Стоит ли жить только ради этого?

А тогда… Боже, было ли это в прошлом? Никакие бездны времени не могут связать это мостом между собой — нет, Кувшинка была где-то в параллельных мирах, где-то в области альтернативной реальности, в петлевом сегменте времени…

Три пьяных дурака стали гомонить, не слушая друг друга. Алан кричал, что сом обязательно купится, как фраер, на тухлого поросенка. Лека зачем-то вворачивал, что «Черненко — это сила! Черненко — это новая эпоха!» — бормотал, как заклинание, видимо, и сам-то не особенно веря в свои мантры.

На жаре с пары бутылок совсем развезло. Мезенцов пробил ножом банку сгущенки и припал к отверстию, высасывая сладкую белую патоку. Капли щедро падали вокруг, ложились на траву, где их растаскивали по крупицам веселые трудяги-муравьи.

— А он, пожалуй, может и нас самих… того… глок — и все дела! — предположил Лордик заплетающимся языком.

— Силурус-то?! — обрадовался Алан — Да за нефига делать! Такому что лодку перевернуть, что человека сожрать — матерая тварь, прямо любуюсь!

— Я, наверное, есть его не буду! — почесал лоб Лека, безуспешно пытаясь сфокусировать блуждающий взгляд. — Он такой… ик… противный! Как глиста какая-то…

Прибежал Мирончик — обнял отца и получил в награду недопитую банку сгущенки.

— Пап, там тебя мама ищет! Ты на обед пойдешь? А то столовую закроют…

— Садись, сынка! Побудь в мужской компании!

— «Жигулевского» будешь? — поинтересовался у мальчугана Лека, шаря пиво в рюкзаке.

— Еще чего! — возмутился Лордик — Ты свои солдафонские штучки, Лека, отставь! Мирончику пить вообще нельзя, он у меня не звезды на погон будет зарабатывать… Он у меня будет доктор экономических наук… во как! А чего?! Поднимем, поможем! Я по партийной линии, Алан по писательской, ты вон четвертый отдел на себя возьмешь в его Университете… потом… курировать…

— Это напрасно, Лордик! — опрокинулся навзничь Лека. Бутылка «Жигулевского» торчала из его рта, как воткнутый кол. Выглохтав половину, Лека отвел руку, и посмотрел чуть более осмысленно: — Мужчина — неважно, кто он по профессии! — должен быть солдатом и немного даже солдафоном! Короче говоря — бойцом, а не курицей! Это всегда и везде пригодится!

— И что ты в силу сего бесспорного утверждения предлагаешь? — пытливо поднял бровь Алан. — Споить ребенка пивом?

— Взять его сегодня охотиться на сома! — важно выдал Лека, раскинув руки по сочной и горячей от солнца траве. — Пусть привыкает! Жизнь, Мирон, это, в сущности, и есть смерть! Там, где нет смерти, нет, в сущности, и никакой жизни… Мы, мальчик, идем сегодня ночью на смертный бой с огромным сомом Силурусом, духом и фетишем здешнего водоема… Тут, брат, или мы его, или он нас — третьего не дано!

— Давай, болтай! — рассердился Алан. — Мужик, а плетешь языком, как баба! Да Силурусу такого как ты жирного борова проглотить — пасть треснет!

— А может, он и правда дух? — ерничал Лека. — Применит магические способности, а?

Так и порешили. К дикой ярости Светки Лордик забрал «в безумный поход» еще и сына. Он чувствовал неподдельную и огромную отцовскую гордость, когда они шли с баграми и поросятами на Силуруса, и он обнимал сына за плечи, ощущая великое единство и гармонию поколений…