Борис Мишарин - Исцеление

— Может, вы представитесь, а заодно и объясните — зачем меня сюда вызвали. Полдня уже торчу здесь безрезультатно, не солидно для такого ведомства.

Пустовалов еще помолчал с минуту, Серегин даже заерзал на стуле от его внимательного взгляда, потом неожиданно сказал:

— Вы сейчас пойдете в один из наших кабинетов и напишите подробно все о том, как вы допустили на объект человека без имеющихся на то оснований. Кто он, что успел осмотреть, какими мотивами вы руководствовались, несанкционированно допуская его к секретам ядерной ракетной базы, какова его цель прибытия и так далее и тому подобное. Надеюсь, вам понятно, о чем я говорю?

Он поднял трубку и вызвал одного из своих сотрудников.

— Отведите гражданина в кабинет, где он сможет спокойно письменно ответить на поставленные вопросы, дайте бумагу.

— Я что — арестован, задержан, почему вы со мной разговаривайте в таком тоне? Ничего я писать не собираюсь, меня сюда вызвал генерал Степанов, вот с ним я и буду говорить…

Пустовалов не среагировал на его слова ни как.

— Уведите его — откажется писать: составьте протокол, что письменные показания добровольно дать отказался. Все.

Сейчас подполковник раздумывал над тем, правильно ли он поступил, не став разговаривать с Серегиным, строил в уме версии, как он себя поведет. По всему выходило — правильно. Всю правду он не напишет, а письменная ложь станет ему не на пользу, этим можно торговаться с ним в дальнейшем, хотя «товар» очень слабенький. Пустовалов нутром чувствовал, что не настало время еще для серьезного разговора, не хватает чего-то. Чего?

Он прекрасно видел, как затряслись ручонки у Серегина, как выступила испарина на его лбу и подсел голос. «Боится, тварь, но больше всего его волнует один вопрос — что нам известно, в каком объеме. Это для него сейчас главное, от этого он станет «плясать», от этого отталкиваться». Пустовалов примерно знал, что напишет Серегин и на этом этапе его это устраивало. Он ждал появления облвоенкома, не зря провожал он Воробьина в аэропорту, чувствовал нутром, что даст он ему зацепку. Поэтому и не начинал опрашивать Серегина.

Его привели минут через 10, самолет приземлился вовремя. Оперативник доложил Пустовалову, что Григорьев никак не хотел ехать в УФСБ, но вроде бы и не отказывался — обещал приехать сам часа через два. Пришлось намекнуть, что дело срочное и поехать придется сейчас в любом случае.

Он прошел в кабинет и сразу же сел в кресло. Пустовалов представился, это прибавило «кислоты» на лице генерала — он ожидал собеседника постарше званием и решил сразу же показать — генерал и в УФСБ генерал…

— У тебя есть 7 минут, подполковник, говори, что хотел.

«В таком тоне беседы не получится», — решил Пустовалов, — придется опять «наезжать». Он тяжело вздохнул и закурил. «Этого заевшегося комиссара можно быстро расположить к беседе только одним способом, другого быстродействующего и верного нет». Он пустил большое облако дыма в сторону и начал:

— Ты здесь пробудешь столько, сколько мне потребуется…

— Что-о-о? Ты…

— Не визжи, не в свинарнике находишься, — стукнул Пустовалов кулаком по столу, — и не тыкай! Не тебе решать — сколько здесь быть, уйти отсюда в погонах или остаться здесь без них. Наши генералы Родину не продают и агентов ЦРУ с секретными документами в Шереметьево не провожают. С этого и начнем — зачем в Москву поехали, кого в аэропорту провожали, сколько времени знакомы, как часто встречались, какие вопросы обсуждали, какие секретные сведения уже успели передать, когда узнали, что он агент ЦРУ, круг общих знакомых, кто еще на него работает… — сыпал и сыпал вопросами Пустовалов, глядя, как бледнеет генеральское лицо и начинают трястись руки.

Он налил воды и протянул стакан Григорьеву, подождал, пока он сумеет сделать несколько глотков. Потом долго слушал заискивающую речь генерала, который стал ему сразу противным, подумал, что вот так и получил, наверное, генеральское звание — знал, где наехать, а где и жопу лизнуть.

Не зря он чувствовал и ждал Григорьева, очень серьезные вопросы он осветил. Теперь можно за Серегина браться серьезно, настал и его черед. Он сумел выяснить главное — Воробьин был знаком с Серегиным по меньшей мере год. Серегин знал его, как Воробьина и директора фирмы «Лаки», а провел на объект, как подполковника УФСБ Пустовалова.

Основные звенья цепочки постепенно выстроились и замкнулись — Лоуренс, Чабрецов, Воробьин, Серегин.

Степанов глянул на часы — поздно, но рабочий день закончился удачно. Пора и о доме подумать, теперь он не засиживался без нужды в управлении. Перед глазами встала Светлана и на душе потеплело. Очень захотелось позвонить, услышать ставший родным и близким голос, предупредить, чтобы накрывала на стол. Он закрыл глаза, представляя, как войдет домой, обнимет и прижмет к груди дорогое существо, почувствует тепло ее волнующего тела, ощутит запах духов.

«Нет, поеду без звонка, обрадую внезапным приездом. А если она не обрадуется, если я ей не интересен и она просто играет со мной, отдавая долг обогретой и накормленной женщины». Мысль противно засела где-то в груди и свербела, сжимая сердце и сосуды, заставляя его гнать по жилам кровь быстрее. Он закурил сигарету. «Нет, так нельзя, необходимо разобраться во всем, — начал рассуждать Степанов, — не похоже, чтобы она играла, можно играть словами, телом, но глазами… Нет, чувства отражаются в ее глазах… А если это чувство благодарности, а я, дурак, принимаю его за любовь? Но, я-то люблю ее! Как я смогу жить без нее, без ее любви»?

Готовый мчаться домой на крыльях, он сидел, не двигаясь, в кресле с закрытыми глазами и, казалось, спал. Как бы то ни было, а ехать домой надо. В машине он пришел к выводу — надо поговорить…

Светлана встретила его, обхватив шею руками, прижалась.

— Я так соскучилась, тебя целый день нет и нет, звонишь совсем редко, а сегодня даже не позвонил ни разу, — ласково шептала она, прикасаясь губами к его шее.

Степанов притянул ее талию к себе, целуя шейку все ближе и ближе к губам, впился в них долгим и крепким поцелуем, отстранился, все еще держа ее за талию.

— Я, наверное, схожу с ума от любви, это не выразить словами, чувства переполняют меня, и хочется носить тебя на руках, прижать к сердцу и не отпускать никогда.

Он взял ее на руки и прошел в комнату, нежно опуская на диван, целуя щеки, губы, глаза, покрывая всю ее поцелуями, чувствуя, как ее пальцы бегают по пуговицам рубашки и расстегивают ремень. Нетерпеливое возбуждение охватило обоих и они не хотели терять ни секунды, отрывая «противные» пуговицы и застежки бюстгальтера. Наконец он ворвался в ее пышущее страстью лоно с могучей силой и заработал в неистовстве, словно боясь не успеть, и сладострастие отберут у него. А она прильнула к нему, как путница в пустыне, не видевшая давно воды и не хотела отпускать сосуд, наполнявший ее влагой, забирая последние капли и в истоме наслаждаясь ими.