Дмитрий Красько - Сопроводитель

Как бы там ни было, они решили сыграть наверняка, чем изрядно осложнили мою и без того несладкую жизнь. Я стал дичью, мишенью номер один для здоровой и неплохо организованной — в этом я убедился вчера утром — стаи товарищей. И, собственно, за что? Машину надо менять, потому что эти хуцпаны наверняка засекли ее номер, когда я приехал домой. А если и не засекли, то им ничто не мешает позвонить Пипусу и выяснить его.

Я резко выпрямился, словно у меня внутри, от горла до задницы, откуда ни возьмись появился лом. А что, собственно, мешает мне позвонить Пипусу? Ведь эти хуцпаны играли против него, так же, как и против меня, хотя и были одеты в цвета нашей команды. Но Пипус не знал об этом, а я знал. Значит, нужно просветить его относительно истинного положения вещей, чтобы потом, объединенными силами… И — того, а?

Мысль была далека от гениальной, к тому же не нова — я думал ее, еще подъезжая к дому. В смысле, позвонить. Но после того как мою голову встретило колено крепыша, мысль в панике ускакала прочь, ибо череп вдруг стал местом беспокойным и для нормального существования мало приспособленным. А теперь, когда угроза избиения миновала, получается, вернулась. Лучше места, стало быть, не нашла. Хм.

Впрочем, ладно. Ревновать мысли — занятие глупейшее и меня совершенно недостойное. Поэтому я снова влился в общий автомобильный поток и поехал искать телефон-автомат.

Таковой нашелся полукварталом дальше. Я трижды набирал по памяти номер пипусовского сотового, и два раза попадал не туда. Но тоже на сотовые. Их хозяева — люди занятые — обругали меня: один матом, другой идиотом и необработанной клизмой. Наверное, первый сидел в полном одиночестве, а второй был доктор. Уточнить я не успел — и тот, и другой сразу отключились. С третьей попытки я, наконец, сумел выйти на Пипуса.

— Да, — хрипло сказала трубка.

— Шолом, Соломон, — сказал я, идентифицировав его по голосу.

— Шолом, — неуверенно отозвался он. — Кто это со мной говорит? Кто, а?

— Мешковский.

— Мойша! — Пипус опять обрадовался так, как умел это делать только он один. — Шолом, Мойша! Я только недавно о тебе вспоминал! Ты не поверишь, но это было буквально две минуты назад. Две минуты, Мойша! Ты еще таки не стал богатым? Если стал, то поделись со своим старым другом, который постоянно о тебе вспоминает и который постоянно думает: где этот хороший человек Мойша Мешковский и во что он там опять вляпался?

— Спасибо, Соломон, от всего моего огромного сердца, — сказал я. — Я таки стал богатым, но поделиться не могу. Я стал богаче еще на один жизненный опыт. Тебе нужен чужой жизненный опыт?

— Зачем мне чужой, Мойша?! Я и так не знаю, куда этот хлам девать. Спроси у старого Соломона Крейцера, есть ли у него жизненного опыта, и я тебе отвечу: чтобы нет, так ведь да, и с каждым разом все больше! Если хочешь знать, Мойша, то клянусь тебе Давидом и Голиафом — даже не знаю, которым из них больше — я бы продавал его по сходной цене и давно уже стал миллионером в долларах США только через этот гешефт.

— Если бы его покупали, — согласился я. — Только этого, говорю тебе, никогда не будет, потому что людям не нужен чужой жизненный опыт, им дороже свои ошибки. Через это их голова наполняется ностальгическими воспоминаниями и они получают возможность погрустить за бутылочкой о годах, которые не вернуть.

— Мойша, — строго сказал Пипус. — Немедленно сознавайся, у кого ты спер эту мысль.

— Вот честно, нет, — возразил я. — Даже не думал. Она сама на язык пришла.

— Не может быть, — не поверил он. — Я ее уже где-то примеривал. Хотя, возможно, она из тех, что каждого рано или поздно посещают. Но в таком случае я поздравляю тебя, Мойша. Ты взрослеешь и становишься философом. А это не так плохо, как можно подумать, глядя со стороны. Это я тебе как старый еврей старому еврею говорю.

— Я не еврей, Соломон.

— Ха! И он будет мне рассказывать, кто есть еврей, а кто есть не еврей!

— Ладно, считай, как хочешь, — поспешил сказать я, пока он опять не начал размазывать сопли своих слов по стеклу моего мозга. — Ты мне вот что скажи, пока у меня солнечный удар не случился и я не упал на этой жаре в обморок. Я тороплюсь, Соломон. По какому поводу ты меня вспоминал?

— По какому поводу?! А я что, как старый друг не могу вспомнить тебя без всякого повода? Ну хорошо, ты угадал: я вспоминал по поводу. Тебя опять искал Игорь Водолазов. Спрашивал, не моя ли это машина, на которой ты ездишь. Ну, ты же знаешь, Мойша! Есть у старого Пипуса слабость: любит он похвастаться. И я сказал Игорю: да, это я подарил моему другу Мойше Мешковскому хорошую машину, которая будет служить ему верой и правдой до самой смерти, даже если он до нее вообще не доживет. Это все, Мойша.

Я покрылся испариной и заорал в трубку:

— Пипус, детка, одно слово: «да» или «нет»! Он номер спрашивал?

— Да.

— И ты его назвал?!

— Да. Ну, ты же знаешь старого Пипуса, есть у него маленькая слабость…

— Потом, Соломончик, потом, — оборвал я его. У меня для тебя имеется новость. Маленькая, но жутко вонючая. Только это, натурально, не телефонный разговор. Нам нужно встретиться где-нибудь тет на тет, и как можно быстрее.

— К чему такая спешка? — удивился он, но, сообразив, что вчера я начал заниматься делом, в котором он кровно заинтересован, заговорил по-другому. — Слушай, Мойша. На улице поэта Пушкина есть маленький ресторанчик «Славянский». Будь там через полчаса. И прихвати валидол. У меня слабое сердце!

— Я шприц с инсулином принесу, — буркнул я и положил трубку. Пусть пошевеливается. Хватит болтать, а то он скоро в этом искусстве меня переплюнет.

Ехать до «Славянского» на машине я не решился. Если он сообщил номера Игорьку, то автомобиль выдаст меня с головой — в большом городе его отыскать гораздо легче, чем человека-одиночку. Поэтому я воспользовался троллейбусом. Ощущения испытал острые и малопривычные, но время от времени необходимые, чтобы почувствовать себя ближе к народу.

Пипус ошибся, «Славянский» был далеко не ресторанчиком — перерос. Но не в этом дело. Я приехал на десять минут раньше срока, потому что не знал, за какое время люди добираются из одного места в другое посредством общественного транспорта и, чтобы не рисковать, пошел на остановку сразу после телефонного разговора.

Добравшись до пункта рандеву, я занял столик и стал терпеливо ждать. Измаяться, однако, не успел — Пипус был человеком пунктуальным и нарисовался в дверях за две с половиной минуты до назначенного срока. Осмотрел зал и, увидев меня, широко улыбнулся, отчего его мясистый нос стал похож на лампочку Ильича — ну, такой же красный.

За Пипусом в зал вошли двое. Видом — натуральные человеки-невидимки, им разве что вес мешал. По сотне кило на каждого. Все остальное — среднее: средний костюм, среднее лицо, средний цвет волос. Не знаю, как им это удавалось, но они были совершенно средние. Аж завидно. Однако уселись они не в середине, а с краю, у входа, чтобы держать его под наблюдением. У Пипуса слабое сердце.