Сергей Зверев - Последний день Америки

В какой-то момент бомбардировка стихает. Настораживаюсь: «В чем дело? Закончились боеприпасы или уверены в моем уничтожении?..»

Ответить на эти вопросы я не успел. Да и не сумел бы при всем желании – откуда мне было знать, что на уме у наших «закадычных друзей»? После полуминутного затишья случилось то, чего я так опасался: «Барракуду» подбросило, закрутило, перевернуло… По ушам ударило так, что сознание помутилось.

«Вот теперь точно сработала адская машина», – пронеслась в голове последняя внятная мысль.

Ощутив абсолютную беспомощность и незащищенность даже в титановом корпусе современной подлодки, я еще крепче ухватился за вентиль и… потерял сознание.

Атлантический океан; залив Мэн; около десяти миль к востоку от точки № 6, Настоящее время

Вам когда-нибудь доводилось умирать? Нет? А в моей практике такое было. Однажды пришлось подыхать на небольшой глубине как раз от последствий подводного взрыва. Правда, не ядерного, а обычного. Помню, это походило на чувство, когда медленно проваливаешься в сон. Ты не можешь понять, в какой момент потерял сознание и связь с происходящим. Сначала не видишь ничего, кроме темноты, и это навевает страх с ощущением полной неизвестности. Потом вдруг прозреваешь и созерцаешь вокруг прекрасные картинки, которые по инерции воспроизводит мозг. Все они разнообразны и появляются в очень ярких, чрезвычайно насыщенных тонах. Кажется, будто чудесный сон длится час, два, а то и три. Хотя когда меня достали из воды и привели в чувство, прошло не более шести минут. Что конкретно было в том «сне», я не помню. Было только ощущение безграничного спокойствия и необычайной радости. Впрочем, не совсем так. Кажется, я куда-то долго проваливался. То ли вниз, то ли вбок. То ли в колодец, то ли в бесконечный тоннель. Вдалеке виднелся свет, который с каждым мгновением становится ближе и ярче. Я влетел в этот свет, полностью ослепивший меня и заставивший зажмуриться. Когда очнулся, показалось, будто лежу посреди пустыни. Один, в абсолютной тишине. А на самом деле вокруг была толпа неистово орущих и трясущих меня коллег по «Фрегату». Потом постепенно возвратилось зрение. Знаете, как в старых телевизорах: сначала темнота, потом на экране постепенно появляется рябь, затем картинка становится немного четче и ярче, покуда не рождается нормальное изображение. Тело было парализовано. И вдруг я понемногу начал ощущать, как возвращается способность двигаться. Вначале «появились» шея и голова. Чуть позже руки и ноги. И в заключение пальцы и кожный покров. Я лежал на палубе без движения и уже кое-что понимал. Однако не мог вспомнить, что случилось; не мог понять, кто все эти люди, окружавшие меня. Да что там люди! Я не был способен ответить на простейшие вопросы, кто я сам и как меня зовут. Спустя еще несколько минут сознание окончательно вернулось. От близкого дыхания смерти остались лишь жуткая головная боль, туман да полный сумбур в голове. Я по-прежнему не догонял, что, собственно, произошло и почему все так обеспокоены. Мне было необъяснимо страшно, будто это состояние лишило меня всякого мужества и элементарных человеческих способностей. Я постоянно спрашивал: «Который час?» и снова отключался. Я не мог ясно мыслить и ходить, перед глазами все плыло и ускользало. Тело изнывало от невыносимой усталости и желания поскорее заснуть, чтобы этот кошмар, наконец, закончился… Так продолжалось до следующего дня. Странное и необъяснимое состояние. Сон – как демоверсия смерти. То, что называется душой, где-то летает, наблюдает, изучает, радуется, пугается… В общем, живет самостоятельной жизнью. А «костюм» из мяса и костей лежит на палубе или кровати, не двигаясь, не шевелясь. Позже я понял, что все это происходит от недостатка кислорода. При приближении смерти головной мозг вырабатывает огромное количество эндорфинов (аналогов морфина). Проходит боль, становится спокойно, и начинаются видения. Опыт моей смерти не был столь уж отвратительным и страшным, но пережить это я не пожелал бы никому.

В общем, умирать не страшно. Страшно другое. К примеру, еще при жизни осознать, что умираешь. Или представить мир, который останется существовать без тебя. Так же страшно ожидать естественную физическую боль, сопровождающую гибель твоего организма. Остальное – сущие пустяки.

К чему это я так подробно о смерти? Просто в тот самый первый миг, когда по борту «Барракуды» шарахнула страшной силы ударная волна, в голове промелькнула единственная мысль: «Все. Это конец. Теперь точно конец…» Я нарочно не торопился с открытием внешнего люка, ибо надеялся на то, что герметичное пространство шлюза хотя бы немного смягчит динамический удар взрывной волны. Не знаю, насколько оправдались мои надежды, но по мозгам долбануло здорово. Так здорово, что сознание отлетело мгновенно. Потому-то и пришлось вспомнить про то, как умирал, а потом с трудом возвращался к жизни. Снова темнота, сменяющаяся сочными картинками, невесомость, колодцы-тоннели, яркий свет, спокойствие и радость…

Понятия не имею, когда мое сознание соизволило вернуться. Посмотреть на подсвеченный циферблат часов я догадался много позже, а до этого телепался в абсолютном мраке шлюза, не понимая, где я, что со мной и как долго это происходит. Кое-что я начал догонять лишь после того, как вновь пришел в себя и ощупал сначала собственное тело, потом пространство вокруг.

«Гидрокостюм, полнолицевая маска, ребризер… Труба. Точнее, шлюз с запорным вентилем люка. Вспомнил! – радостно заключил я. – Я на борту подводной лодки сверхмалого класса!»

Да, очнуться довелось в шлюзе. Невероятно, но я был жив и, не считая контузии, здоров после громыхнувшего в десяти милях сильнейшего ядерного взрыва.

«Барракуда» лежала на боку. На каком именно – разбираться не стал. Для начала следовало либо выбраться наружу, либо вернуться внутрь. Я выбрал первое, так как хотел произвести внешний осмотр субмарины и определить повреждения.

Вентиль поддался. Скрипнув, люк открылся, выпустив меня на свободу.

Первое, что поразило, – невероятно мутная вода. Поднятая со дна взвесь плотным экраном висела в фонарном луче и основательно затрудняла видимость. Следом я понял, что «Барракуда» лежит левым бортом на дне.

«Плохо дело, – поморщился я, перемещаясь от носа к корме. – При исправном автопилоте она должна была выдерживать ровный киль и заданную глубину».

Затем пришло следующее открытие: то тут, то там попадались дохлые морские рыбешки. Их было немного, но этот факт тоже насторожил. Не порадовал и детальный осмотр подлодки. Верхний вертикальный руль был вывернут, нижний вырван с корнем. Почти посередине корпуса зияла поперечная трещина. Такую же трещину корпус дал в верхней части – в районе сочленения с рубкой. Большую часть элементов солнечных батарей сорвало. Серьезно пострадали и лопасти гребного винта. Возвращаясь к шлюзовому люку, я вздохнул: «Похоже, кранты моей лодочке…»