Владимир Михановский - Вершины держат небо

– Временно это. Выбьют боевиков.

– Улита едет, когда-то будет.

– Выбьют, можешь не сомневаться.

– А ты откуда знаешь?

– Один умный человек говорил.

– Ты ведь с Украины?

– Ну да.

– У вас, в Хохландии, хорошая поговорка есть: пока солнце взойдет – роса очи выест.

– Ладно тебе ныть. Ты ведь коренной житель Грозного?

– И родился здесь, и помру, наверно.

– Это что за район?

– Минутка называется.

«Ого, далеко меня занесло», – подумал разведчик.

– До войны, до самой первой, был я дворником. Имел служебную квартиру при котельной. Ну, не квартиру, комнату, тоже не плохо.

– Семья?

– Семьи отродясь не было. Бобыль я. Мое счастье. А так бы и жена, и детишки сгинули. Не от бомбежек, так от голода. А так – я уж один как-нибудь до смерти дотяну. Ведь ты посмотри, что тут деется. Это же уму непостижимо. Ни в России, ни у вас на Украине никто и понятия не имеет, как здесь ведется война. И ты ведь ни хрена не знаешь.

– Расскажи, буду знать.

– Да вот взять хоть этот пригород, где мы с тобой сейчас находимся. Раньше там дома стояли, люди жили. Ну, пусть маленькие дома, одноэтажные, как говорится, частный сектор. Так ведь и люди маленькие… А что теперь? Почитай, ни одного дома не уцелело: либо коробка, либо груда развалин. Каша сплошная.

– А люди?

– То-то и оно. Кто не погиб, тому жить ведь нужно. Ну, не жить, а выживать. А как? В подвалах селятся, в погребах. Землянки строят, словно кроты слепые. А ведь и обогреться зимой надо, и жевать чего-нибудь. И пить…

– Пить?

– С водой в Грозном вообще-то беда. Вот ты сейчас лазил под землю. Говоришь, прохудившуюся канализацию перекрывал. А хрен тебя разберет, что ты там перекрыл на самом деле. Может, какую трубу с питьевой водой… Мы и так ходим за водой за целый километр к колонке. И то санинспектор приходил, когда русские в городе появились, сказал, вода заразная, пить нельзя. А мы и такой рады, другой-то нет. А может, ты там и эту перекрыл…

– Не перекрывал я…

– Да это я так, к слову. Мы тут, русские, каждый час умираем. Зря ты сюда приехал. Не то что не заработаешь – голову в два счета потеряешь. То, что сотнягу тебе заплатили – это так, случайность. Может, думали, что ты там и околеешь, в подземелье. Так что делай ноги, пока не поздно. По дружески тебе советую.

– А сам-то?

– Я – другой коленкор. Я здесь родился. Можно сказать, сросся с этой землей.

– Всегда можно сменить судьбу.

– Стар я – судьбу менять.

– Ну, а раньше русскому здесь лучше жилось?

– При Дудаеве, что ли?

– Хотя бы.

– Знаешь, тут у нас одно время сумасшедший объявился. То говорил, что он космический пришелец. То уверял, что побывал в мусульманском раю, где резвятся гурии. Они, мол, все голые, плавают в бассейне, прыгают с вышки, играют в мячик. И еще чего-то там делают, гимнастику, что ли. Так описывал, подлец, как будто на самом деле там побывал. А вот насчет того, что они там все на арфах играют – враки, говорит. Никаких музыкальных инструментов в раю нету, в натуре.

– Где же тот рай?

– Да у вас, говорит, пол ногами. Прямо в подземелье.

– Чокнутый.

– Я и говорю.

– А куда он подевался, этот пришелец?

– Исчез, – равнодушно произнес мужик.

– Давно?

– Я его уже несколько дней не вижу.

– Убили, небось.

– Наверно, здесь это дело нехитрое. Так я к чему про него вспомнил? Вот побывал мужик в раю – он его и описывает правдиво.

– В каком еще раю!?

– Ну, в женской бане, неважно. И у нас та же картина. Взять, к примеру, тебя. Вот ты не жил тут, потому там, на своей Украине, не мог представить себе, каково это – жить русскому человеку в Чечне. Одно скажу – и врагу не пожелаю.

– Расскажи.

– Нет слов, одни слезы.

– Хоть в нескольких словах.

– Прав – никаких. Закона – никакого. Любой чеченец может тебя, как собаку, пристрелить, если ему покажется, что ты на него не так посмотришь.

– Это все при Дудаеве было?

– При нем. Был у нас инженер, во дворе жил.

– Русский?

– Русский. Тихий – мухи не обидит. Помочь кому – никогда не откажет, будь ты хоть чеченец, хоть расчеченец, хоть татарин. Шел я как-то в котельную, остановились с ним на улице покалякать. То да се… Проезжал по дороге чеченец. Молодой, почти мальчишка. В папахе, с нагайкой. Гляжу – приостановился, потом подъехал тихонько к нам, остановился рядом, вроде к разговору прислушивается. Я инженеру тихонько шепчу: давай быстренько во двор зайдем, подальше от греха.

– Зачем? – говорит. – Мы закон не нарушаем, ничего плохого не делаем. И смеется сам, заливается, как ребенок. Смех его и сгубил.

– Это как?

– А вот слушай. Смотрю, всадник прислушивается к нему, прислушивается, потом поднимает ружье и стреляет в инженера. Прямо в сердце. Тот падает и испускает дух. Чеченец спешивается. Я – к нему, душа не выдержала:

– Ты за что, говорю, ирод, человека сгубил?

– А тот?

– Тот – по-русски ни бельмеса, только пальцем себе в рот показывает. Ничего не понимаю.

– Что за притча? – спросил разведчик.

– Я опускаюсь на колени подле инженера, хлопочу, пытаюсь сделать искусственное дыхание – думаю, может он жив еще.

– А был еще кто-нибудь на улице?

– Всех как ветром сдуло, только мы и остались… Ну, вожусь я возле упавшего, а чеченец отталкивает меня ногой, как собаку приблудную, скалится, показывает знаками – мол, хана твоему дружку, я бью наповал.

– Дальше.

– А дальше – раскрывает убитому рот, берет булыжник и вышибает ему передний зуб, который в золотой коронке. Он, оказывается, ее заприметил, когда инженер смеялся, и, как говорится, глаз на нее положил. Я, увидев такое дело, честно скажу, рассвирепел – тогда русские еще не совсем привыкли, что здесь, в Чечне, они люди второго сорта. И так, и сяк раскатываю его на все корки, а этот мальчишка, не говоря худого слова, схватил нагайку – и ну меня полосовать! Нагаечка-то у него не простая оказалась – со свинчаткой зашитой. Так мне досталось – насилу до своего подвала в котельной добежал.

– И пристрелить мог.

– Запросто. Просто добрый попался. Но все это – так, деталька. Нам нами издевались на каждом шагу, за людей не считали. Все тебе рассказывать – целого дня не хватит.

– Но, может, Дудаев тут не при сем.

– Еще как причем! Все делалось по его приказу, это я точно знаю. Вот, гляди. Видишь – это площадь Минутка.

– Вижу.

– Вон, на той стороне – одноэтажная приземистая коробка. Жаль, взрывом бомбы вывеску сорвало.

– А что на ней было?

– «Русский магазин».

– Вон как. У вас отдельные магазины были?

– Ну да, как для индейцев в резервациях. По приказу нашего первого президента в них свозилось самое гнилое и негодное для еды: хлеб заплесневелый, крупа с червями, если консервы какие просроченные солдатские – то обязательно вздутые от того, что пришли в негодность.