Сергей Самаров - Зомбированный город

Женщина младшего ребенка так и держала на руке, а сама села на диван, жестом предоставив гостям право выбрать себе стулья. Старший ребенок сел рядом с матерью, смотрел на гостей исподлобья, по-прежнему держась двумя руками за халат матери.

— Меня интересует поведение вашего мужа в последние дни. Может быть, в последний месяц. Странности какие-нибудь случались?

Игорь Илларионович рассеянным взглядом обводил тесную квартирку. И сразу отметил, что кровать стояла у той стены, на которой у соседа висела транслирующая «рамка». Значит, облучение активными радиосигналами получали одинаково и муж, и жена.

— Так я все уже рассказала следователям, — отвечая на вопрос, женщина покачивала на руках младшего ребенка. Вообще-то, пора было укладывать спать и того и другого. Только пришедшие не вовремя гости мешали.

— У следователей одна задача — посадить человека и дело закрыть, чтобы с них за это не спрашивали, — сказал Борис. — Тогда и премия будет, и очередное звание присвоят. А у нас задача — определить, что с ним произошло. Он ведь всегда был тихим человеком, бесконфликтным. Почему он взял в руки топор? Была же какая-то причина?

— Я вообще не понимаю. Я вообще ничего не понимаю и ни в чем не могу разобраться. Даже для себя… — женщина истерично всхлипнула, готова была, казалось, взорваться и как-то проявить свою рвущуюся изнутри болезненную сущность, но сдержалась. Она тоже, видимо, по характеру была человеком тихим и малозаметным, как и до недавней поры муж. — Все началось с того, что его со службы уволили — медкомиссию не прошел. Вернее, не уволили совсем, но от службы отстранили, заставили лечиться.

— По какой причине? Что у него нашли?

— Ничего не нашли. Врачи друг с другом не соглашаются. Одни говорят, начинается опухоль мозга, другие — никакой симптоматики нет, значит, и опухоли нет. А вы что, даже его медицинскую карту не смотрели? Вы же эксперт…

— Поликлиника ФСБ не выдает документы на своих сотрудников. Только отдельные выписки из медицинской книжки, — нашел как правдоподобно отговориться полковник Страхов. — А по отдельным выпискам отследить возникновение и течение процесса невозможно. И что же? Ваш муж сильно переживал…

Профессор вдруг сообразил, что не знает ни имени, ни фамилии убийцы артиста. А эксперт должен был бы их знать. Значит, следует в разговоре соблюдать осторожность.

— Ну, про травму-то там было?

— Нет. Ничего не было.

— Значит, даже это засекречивают. Совсем уже сдурели. Учения у них какие-то проводились. Слава выпрыгивал из машины, поскользнулся, ударился головой о машину. Несколько рассечений кожи. Голова не пробита, хотя ушиб сильный. Двенадцать швов наложили. Шишка так и осталась. Врачи сказали, со временем рассосется. А потом ежегодная комиссия, и вот…

— Наверное, подобный случай можно оформлять как профессиональную травму, а с начальства за это тоже спрашивают. Потому и не хотят оформлять.

— И вот уже полгода по разным инстанциям ходит, и на инвалидность не отправляют, и работать не позволяют. Я не знаю, чем он там на службе занимался. Слава говорил — тайна. Но, говорят, работа такая, что больного человека к ней допускать нельзя. Он говорит, что здоров, а врачи ему не верят. Он уж изнервничался весь. Да мы все в этом доме изнервничались. Все испытываем раздражение. Друг на друга срываемся, ругаемся. Дети все это видят, тоже нервничают. А Слава… Он даже пить начал. Никогда раньше не пил, а тут… Довели просто до такого состояния. Мне и его жалко, и себя, и детей. А тут еще — такая развязка… И что будет — не знаю…

Она заплакала. Сначала тихо, беспомощно, без истерики, но и без остановки. Потом уже громче. И громче. Тут же заплакали и оба ребенка. Но мать даже не пыталась их успокоить и остановить, поглощенная своими мыслями, своим несчастьем. И Игорь Илларионович понял, что у женщины сильная акатизия — моторное психозное состояние, вызванное длительным и беспрерывным беспокойством. И сейчас уже ничего из нее выудить не удастся, она ничего не сможет объяснить, рассказать, не сможет вразумительно ответить на вопрос. Хотелось как-то помочь женщине, но помочь ей так вот, сразу — невозможно. Гипнозом пробиться в ее ум сейчас нечего и пробовать. Вначале, до плача, такая возможность имелась. Но тогда не было необходимости. А теперь женщина просто зациклилась на своих мыслях, на своих ощущениях и не воспримет чужие команды. Профессор уже встречался с подобными ситуациями и знал, что сеанс можно будет проводить только при следующей встрече.

Он достал визитную карточку. Положил перед женщиной на диван, на котором она сидела.

— Вот мой телефон. Позвоните мне завтра. Договоримся. Я приму вас у себя дома и попробую вам помочь. Кстати, скажите, как вам позвонить? Вдруг что-то произойдет, и меня не будет на месте… Может быть, я сам вам позвоню…

Женщина сквозь плач назвала номер. Не надеясь на память, Игорь Илларионович сразу занес его в телефонную книжку.

— Вас как зовут?

— Елизавета. Лиза…

— Извините, Лиза, что побеспокоили вас в такое трудное для вас время, но я вам как квалифицированный врач говорю, что вам тоже необходима помощь психотерапевта. Иначе ваше состояние будет постоянно ухудшаться и ухудшаться, и это обязательно скажется на детях. О них подумайте. За ними ваше будущее… Закройте за нами дверь.

Продолжая плакать, она закивала.

Профессор с журналистом вышли. Они были уже на крыльце, когда Игорю Илларионовичу позвонили. Остановившись и пропустив Бориса к машине, Страхов посмотрел на дисплей телефона. Опять звонил заместитель генерального директора по научной работе.

— Слушаю вас, Иосиф Викторович, — отозвался Страхов, слегка поморщившись. — Профессора Торсисяна со мной сейчас нет, это я вам честно говорю.

Лукин словно и не слышал ехидцы в голосе начальника лаборатории.

— Игорь Илларионович, я наконец-то добрался до Арсена Эмильевича. Он ничем помочь не сможет. Нет у него ни одной готовой панели управления. Придется вам в это дело ввязываться. Хотя бы обучить офицеров работать без панели управления, что ли.

— Это невозможно. Они и с панелью-то еще не работали.

— Завтра с утра они будут у нас. Какой у вас на завтра график? Лекции есть?

— Завтра? Нет. Завтра я весь день с утра буду в лаборатории.

— Я вам позвоню завтра с утра. Поищем выход…

— Попробуем. Надеюсь, меня не пошлют в командировку с каким-нибудь отрядом спецназа. Я вообще-то с юношеских лет уже не стрелял ни из одного вида оружия и к походной боевой жизни не расположен.

— Вы смеетесь, но вопрос ставится именно так…

— Это нереальная постановка вопроса.

— Завтра утром все обговорим. До встречи.

— До завтра…