Богдан Сушинский - Операция «Цитадель»

— А почему бы не предположить, что действует целая подпольная организация австрийских монархистов? — вновь попытался вклиниться в их диспут Гольвег, оказавшийся наименее подготовленным к нему.

— Вы это уже предположили, Гольвег, — заметила Фройнштаг, — жаль, что всего лишь… предположили.

— Правда, не совсем ясно, каким образом они собираются разделаться с Германией, где и слышать теперь не желают не только об Австро-Венгерской империи, но и о самой Австрии как независимом государстве.

— Вам никогда не быть политиком, оберштурмфюрер Гольвег, — рассмеялась Фройнштаг. — Право разделаться с Германией они оставили за Россией и ее западными союзниками. Неужели вам даже это не понятно?

— То есть они рассчитывают, что после поражения Германии победители заставят фюрера отказаться не только от Венгрии как своей союзницы, — попытался реабилитировать себя Гольвег, прощая Лилии ее мелкие уколы, — но и от Австрии, которую насильственно присоединили к рейху.

— Послушайте, Шторренн, — опять заговорила Фройнштаг, — вы и в самом деле обладаете хоть какими-то подтверждениями своих взглядов относительно баронессы Шемберг или же убалтываете нас своими фантазиями?

— Не фантазиями — умовыводами, что, согласитесь, не одно и то же. Но подтверждения тоже имеются. Уверен, что вы их получите.

«Вот что значит не подготовиться как следует к встрече с агентом иностранной разведки, — упрекнула себя Фройнштаг, отлично понимая, что Шторренн прав. Независимо от того, действительно ли он оперирует какими-то неопровержимыми фактами, или же основывается исключительно на своих „умовыводах”. — Ты отправлялась на беседу с любовницей Салаши, как с бордельной леди, за душой у которой ничего, кроме кутежей и посещений венеролога. Оказалось же, что имеешь дело с австрийской аристократкой, для которой возрождение империи стало смыслом жизни. А теперь подумай над тем, как много ты потеряла, неверно выстроив всю встречу с ней».

— Где вы, Шторренн, были раньше, с этими своими «умовыводами»?!

— В машине, как видите.

— Жаль, что всего лишь в машине. Ваши сведения мне очень пригодились бы.

— Не отчаивайтесь, еще пригодятся. Игра ведь еще только начинается. Еще даже свечи не все зажгли.

— Кстати, на какую разведку она работает, Шторренн?

— На австрийскую.

От удивления Фройнштаг зачем-то подалась к унтерштурмфюреру, но так и замерла с приоткрытым ртом.

— Не мешало бы опохмелиться, унтерштурмфюрер, — вновь вмешался Гольвег. — Такой разведки, «австрийской», давным-давно не существует.

— Именно поэтому баронесса упорно продолжает оставаться верной ей.

— Не корчите из себя царя Соломона! — возмутился Гольвег. — Я-то ведь все равно не пойму, поскольку мне не дано, так объясните хотя бы даме.

— Разведки вроде бы не существует, вы правы, — ответил Шторренн, лихо припарковывая машину у отеля «Берлин». — Однако отдельные звенья ее, глубоко законспирированные в Венгрии еще в те времена, когда об аншлюсе ни в руководстве Австрии, ни в ее разведке никто и не помышлял, продолжают, по всей видимости, функционировать. Чтобы со временем, когда Австрия вновь обретет независимость, явить шпионскому миру образцы преданности родине и долгу.

Хейди сама закрыла дверь кабинета, затем налила из графина минеральной воды и поставила перед Андреем. Этот ее жест примирения показался Власову пределом великодушия и мужества.

Генерал помнил, что обычно Хейди суеверно избегала упоминать всуе имя рейхсфюрера СС. Она прекрасно знала нравы «Черного ордена» и знала, что очень часто родственность к кому-либо из высокопоставленных чинов рейха лишь усугубляла вину, а, следовательно, и жестокость наказания. Вот почему нередко случалось так, что эти «высокопоставленные чины» сами стремились избавиться от компрометирующих их родственников и знакомых, дабы тем самым подтвердить свою безусловную преданность вождю и рейху.

И если уже СС-вдова решилась пройтись авторитетом Гиммлера по руководителю гестапо одной из германских земель…

— Садитесь, генерал генералов. Инцидент, конечно, оставил неприятный осадок. Но согласитесь, что в нем есть и кое-что поучительное.

— В том, как стойко вы за меня вступались?

— Прежде всего, в том, что, может быть, хотя бы после этого инцидента станете появляться в обществе, как подобает настоящему генералу, в мундире и при регалиях, а не в этом своем лагерном балахоне то ли вольнонаемного, то ли дезертира.

— Значит, вы тоже решили не щадить меня? — удрученно пробубнил Власов.

— Это претит моей германской гордости — щадить.

Андрей сел и, обхватив голову руками, несколько минут сидел так, вдыхая кисловатый запах добытой из местных родников минералки. Все ясно: у нее, СС-вдовы, есть своя, германская, гордость. У него же своей, русской, гордости нет и быть не может.

— Неужели даже ты не понимаешь, насколько это оскорбительно слышать боевому генералу? Когда какой-то полковник, вот так…

— Это полковник СС, Андре, — твердо, внушительно возразила Хейди, садясь на свое место за столом напротив. — И дай-то Бог, чтобы он не раздул разгоревшийся в стенах моего кабинета скандал до стен Берлина.

— Но он не имел ни права, ни оснований…

— И если уж вы присягнули фюреру на верность и решили служить Германии, мой генерал генералов, то обязаны принять те реалии, которыми живет Германия, а не оставаться в тех коммунистических реалиях, которые все еще имеют власть по ту сторону фронта. Вас оскорбило, что полковник так отозвался, увидев вас в этом балахоне?.. — тронула двумя пальцами манжет его кителя. — А мне, думаете, удобно появляться с вами в таком вот негенеральском виде в обществе и при этом всем и каждому объяснять, что вы действительно все еще генерал, а не всего лишь отпущенный под честное слово военнопленный. Что вы генерал-лейтенант и командующий Русской освободительной армией, которого давно признало в качестве такового командование вермахта, а не заурядный русский дезертир, подвизающийся в окологенштабистских кругах на непонятно каких ролях и должностях.

— Так оно и есть, «подвизающийся», — неожиданно признал Власов.

— Вот именно, так оно и есть. Но не должно быть. Почему тот же полковник Меандров прибыл к вам в мундире германского офицера? Почему десятки других ваших генералов и офицеров давно носят германские мундиры? Что мешает вам, командующему, последовать их примеру? В конце концов это поможет вашему делу. Уже не говоря о том, что это облегчит жизнь — и вам, и, как вы сами убедились, мне.

— Мешает сознание того, что я все еще командую русской, а не германской армией.

— А я хочу, — перегнулась она через стол и слегка притишила голос, — чтобы вы командовали и германской. Чтобы чувствовали себя генералом, способным командовать любой европейской армией, а то и всеми вместе. Ведь мог же это делать некий корсиканец, возглавивший французскую армию и вошедший в историю под именем Наполеона Бонапарта. Почему в истории этой войны не может появиться генерал Власов?