Юрий Комарницкий - Возвращение на Подолье

— Говоришь, малый, поработала над тобой родная милиция, — сказал Константин, морщась от собственной боли. — Расскажи, что ты натворил, попробуем разобраться.

Валерий посмотрел на него потухшим взглядом.

— Ты веришь в судьбу, мужик? — спросил голосом, от которого Харасанову стало не по себе. — В прошлом году от лейкемии умер мой брат. А вот теперь менты убили меня. Приписали мне кражи шапок. Когда-то, в первом классе, я украл у соседки по парте химический карандаш. Ее имя было, кажется, Салли. Карандаш я ей подбросил, но до этих пор не могу забыть, как слезы текли по ее толстеньким щекам. Больше в своей жизни я чужого не брал. Но через столько лет эта кража возвратилась… за все воздается.

В этой краткой исповеди Харасанов почувствовал необъяснимый холод где-то неподалеку стоящей смерти.

— Напрасно, парень, ты поддался. Но опять же, откуда тебе было взять столь горький опыт, — как бы рассуждая с самим собой тихо сказал Харасанов. — Мой тебе совет: требуй прокурора по надзору. Измени показания.

Вейсгейм закрыл глаза и хрипло выдавил:

— Мне х-х-ана, они мне что-то отбили, печет внутри огнем.

Харасанов не удивился. В этой стране подобное происходило на каждом шагу. Отсутствие возможности вызвать адвоката с первых минут следствия выливалось в покалеченные жизни вот таких парней.

— Держись, парень, шапки — пустяк, ты молодой, выйдешь — начнешь все сначала.

Вейсгейм тяжело поднялся на локоть. Пелена смерти в карих глазах рассеялась. Появился злой блеск воина-монгола.

— Я же тебе сказал, мужик, мне хана. Я это чувствую, понимаешь? Помоги мне, может, у тебя есть мойка [25] Бритва ?

— Выбрось из головы блажь, парень, лезвия у меня нет. А если бы имел — не дал. Быть соучастником самоубийства не желаю.

— Какого самоубийства? Я через пару дней сам загнусь. Хочу прихватить этих козлов с собой.

— Ничем не могу помочь. Мой супинатор отмели “дубаки”. Прощупай хорошо матрас. Мне один зэк говорил, что на больничке в каждом матрасе закуркован супинатор.

Харасанов умышленно употреблял блатной жаргон. Он не хотел расспросов о том кем он был на воле. Обманывать было тошно, а причислять себя к когорте казахстанской милиции в этой обстановке было бы кощунством…

Спустя два часа Харасанова перевели в другую камеру-палату.

После вечерней проверки, пытаясь привести в порядок свою постель, Вейсгейм нащупал в набитой ватой подушке продолговатый предмет. Не без усилий Валерий извлек традиционное тюремное оружие — заточенный супинатор. Эта находка принесла ему необъяснимую радость. Безысходность и подавленность на мгновение отступили. Даже в умирающем, в нем ожили с одной стороны гены воина-германца, а с другой — дикого степняка, любящего стальной клинок.

На утреннем обходе Валерий Вейсгейм тюремному врачу передал заявление: “В связи с вновь открывшимися обстоятельствами по моему делу, прошу вызвать дознавателей Лежнева и Векслера…”

День прошел в ожидании. Ночью у него опять изо рта пошла кровь. Чтобы его не лишили встречи с дознавателями, санитаров он не вызывал. Где-то около десяти часов утра в камеру вошел молодой лейтенант.

— Вы, кажется, хотели сделать заявление? Вот ручка, вот бумага, напишите — я передам.

— Так не пойдет, лейтенант. Мне нужны Лежнев и Векслер.

— Мало что вы там написали, у нас свои порядки. Дознавателей вызывать вам никто не станет.

— Лейтенант, на мне висят два нераскрытых убийства. Если не хотите, чтобы я написал жалобу прокурору, свяжитесь с четвертым РОВД.

Оперативник хотел что-то сказать, но поперхнулся. Ему стало жарко, он вытащил носовой платок и смахнул капельки пота. Так как звездочки на дороге не валяются, лейтенант ужасно хотел самолично заполучить признание осужденного. Он живо представил, как приходит к своей любовнице в чине капитана, целует и говорит: “Ну, вот, Танюша, теперь ты целуешься с капитаном.”

— А, может, мы с вами договоримся? — он доверительно положил руку Вейсгейму на плечо. — Я вам принесу большую плитку чая.

Нетерпеливым движением плеча Вейсгейм сбросил руку. В груди опять что-то заклокотало и вместе с раздирающей болью стало подкатываться к горлу.

— Уходи, лейтенант! Повторяю, если не желаешь потерять звездочку, немедленно звони в РОВД.

Укол анальгина с димедролом притупили боль. Он уснул. Во сне он увидел зеленую лужайку, по которой бегал его умерший брат. Лужайку окружала черная стена густого леса. Брат почему-то размахивал ученическим портфелем, выкрикивал непонятные слова. Неожиданно он запустил в него портфелем, а сам убежал в гущу леса.

Задыхаясь, мокрый от пота, он проснулся. Над собой он увидел склоненного Векслера. Чуть подальше стоял Лежнев.

— В городе за последних три года масса нераскрытых убийств. Если ты нам поможешь, мы сделаем так, что ты попадешь в хорошую зону.

— Я плохо себя чувствую, написать не смогу, — прохрипел он. — Сделайте, пожалуйста, это за меня.

— О, да, Валерчик, конечно. Мы тут еще тебе пачушку чая подогнали, — шепнул Лежнев. — Заваришь — и все как рукой снимет.

Санитар принес деревянную скамейку. Как голуби они уселись возле койки. Векслер раскрыл папку и достал чистый лист.

— Пишите. Я, Валерий Вейсгейм, немец по национальности, убил…

В комках ваты его рука уже нащупала рукоятку “ножа”. Изломанное побоями тело напряглось, словно в последнем прыжке тело раненного леопарда. Левой рукой он сбросил тонкое тюремное одеяло. Правой, в которой был зажат “нож”, сделал молниеносное движение заправского брадобрея.

Из перерезанного горла Лежнева фонтаном ударила кровь. Дознаватель упал. Вейсгейм вскочил. Как бы защищаясь, Векслер инстинктивно закрыл лицо папкой, но удар пришелся в живот. Второй удар Векслеру он нанес прямо в сердце. Этот удар был решающим. Когда через пять минут в камеру вошел санитар, перед его глазами предстала следующая картина: на залитом кровью полу в жутких позах лежали три человека. У осужденного Вейсгейма был вспорот живот. Кишки алой грудой валялись рядом. Скрюченные пальцы еще скребли серый бетон. Потрясенный санитар выскочил в коридор и пронзительным голосом стал звать охрану.

В промежутках между судимостями он возвращался домой. Дома его всегда встречала одна и та же картина — у его красавицы-матери очередной любовник и точно так же, как и в предыдущий раз, весь запас продуктов состоит из початой пачки чая. Он ей улыбается и говорит:

— Что, мам…, меня не ждала?

Она обиженно на него смотрит.

— Прям, с чего ты взял? В прошлую пятницу получила от тебя письмо.

— Да нет, просто так, — продолжает улыбаться он. — Дай, мам, закурить.