Богдан Сушинский - Правитель страны Даурия

– Подсудимый Власьевский! Правда ли, что по вашему личному приказу, – проигнорировал обвинитель замечания атамана, – в станицу, откуда происходили эти казаки, прибыл карательный отряд офицера Чистохина? Приказав всем старикам станицы собраться, командир отряда запряг их в сани и заставил везти тела убитых офицеров на кладбище. Там стариков расстреляли на офицерских могилах, а станицу сожгли. И правда ли, что вы лично наблюдали за этой казнью?

Своё участие в этой карательной операции Власьевский, конечно, отрицал, но, что касается самого рейда… Сколько их, – горестно подумалось атаману Семёнову, – таких вот карательных акций, убийственно приправленных жаждой мести и пьяными причудами неотвратимо звереющих на пепелищах Гражданской войны офицеров, происходило в те годы! А ведь в Первую мировую ничего подобного, вроде бы, не наблюдалось. Воистину, всякая гражданская война ни пощады, ни пределов жестокости не знает!»

Что же касается Власьевского, он принадлежал к той когорте, «наполеоновской старой гвардии», с кем атаман начинал еще в семнадцатом. Они вместе формировали туземный монголо-бурятский полк, который должен был выступить на защиту Временного правительства. Вместе безуспешно пытались остановить распространение «коммунистической чумы», как Власьевский обычно именовал обольшевичивание Даурии. Чтобы таким образом, по глубокому убеждению, спасти империю, Отечество.

Поскольку армия их состояла и из казачьих, и из сугубо армейских подразделений, то Власьевский занимал пост начальника казачьего отдела главного штаба армии Семёнова. То есть, по существу, был заместителем главнокомандующего по казачьим частям. Он же руководил карательными экспедициями, которые осуществлялись специальными отрядами Фильшина, Чистохина, Унгерна, фон Тирбаха…

Во всем этом генерал Власьевский сам сознался во время допросов, по своей воле и чистосердечно. Даже теперь, в пропитанных горем и кровью лубянских казематах, он все еще наивно верил в те обещания спасти ему жизнь, что получил не только от офицеров-чекистов, но и от самого Маршала СССР Родиона Малиновского, командовавшего во время его ареста Забайкальским фронтом – одним из трех, принимавших участие в Маньчжурской операции [102] В начале советско-японской войны, в августе 1945 года, генерал Власьевский оставил Харбин и укрылся в Китае, где с ним вели переговоры представители советского консульства и чекисты. Чтобы выманить не только его, но и других семёновцев из Китая, чекисты позволили ему слетать в занятую советскими войсками часть Маньчжурии и даже устроили коротенькую встречу с маршалом Малиновским. После этого Власьевский, Родзаевский, Бакшеев и ряд других семёновцев, наивно полагаясь на слово чести коммунистов, стали добровольно прибывать в Российскую Федерацию, где их тотчас же арестовывали. – Прим. авт. .

– …На основании всего вышеизложенного, а также на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года, – усталым, полусонным голосом прогундосил председатель Военной коллегии Василий Ульрих, – подсудимого Семёнова Григория Михайловича как злостного врага советского народа и активного пособника японских агрессоров… приговорить к смертной казни через повешение, с конфискацией всего принадлежащего ему имущества.

Между тем в «последнем слове», признав себя виновным по всем пунктам обвинения, поскольку не признавать их было попросту бессмысленно, атаман просил суд приговорить его не к повешению, а к расстрелу, чтобы позволить умереть, как подобает русскому офицеру.

– Вы ведь осуждаете меня как командующего войсками, как русского офицера, – молвил он, – так отнеситесь ко мне как к офицеру. Позвольте умереть по-солдатски.

Однако в ответ на эту просьбу члены Военной коллегии лишь мстительно ухмыльнулись, давая понять, что просить о каком-либо, пусть даже таком вот, снисхождении – бессмысленно.

…Заводя генерала в камеру, конвоир – из новеньких, которого раньше Семёнову видеть не приходилось, – попытался подтолкнуть его сзади рукояткой пистолета, но, уловив этот момент, осуждённый резко оглянулся, и оружие охранника так и зависло в воздухе. То ли вспомнил, что перед ним генерал-лейтенант, то ли сработало понимание того, что конвоирует смертника…

Здесь, на Лубянке, в общем-то, все были обречены, и все-таки к тем, кто уже выслушал свой окончательный приговор, отношение конвоя было особым. Если и не мягче по Уставу, то по каким-то едва приметным человеческим проявлениям – всё же более снисходительным.

Опустившись на нары, Григорий устало прислонился спиной к холодной, влажной стене и закрыл глаза, погружаясь в сладостную полудрему, в спасительное полузабытье.

– Вот и все, господин атаман, – донеслись до него через пригашенное сознание слова Родзаевского, – теперь и мы с вами тоже… у последней черты.

– Держаться, полковник. – Сквозь слегка приоткрытые веки Семёнов видел, как вошедший вслед за ним Нижегородский Фюрер опускается на пол, так, чтобы затылок его оказался на ребре лежака.

– Как же подло они поступили с нами, эти твари!

– Мы поступали бы с ними точно так же, – сквозь бессилие прорычал атаман, – по тем же законам военного времени. Исходя из той же чёртовой идеи классовой непримиримости. И вы, полковник белой армии, прекрасно знаете, что именно так мы и поступали, когда на то была наша… воля.

– Извините, генерал-атаман, но в ваших карательных экспедициях против красных я не участвовал, а посему, пардон, не осведомлен, – огрызнулся Родзаевский.

– Не забудьте уведомить об этом своих палачей. Одну пулю расстрельная команда на вас обязательно сэкономит, – незло, со смертельной усталостью в голосе, посоветовал ему Семёнов и рванул ворот до невозможности пропотевшего, почти полусгнившего кителя так, словно пытался скинуть с себя петлю висельника.

– Впрочем, этого и следовало ожидать, – сдавленным голосом произнес полковник. – Приговаривая хоть некоторых из нас к расстрелу, они еще оказали снисхождение. В начале августа здесь казнили двенадцать власовских генералов и старших офицеров, причем всех – через повешение [103] Речь идет о казни в тюрьме на Лубянке командующего РОА генерал-полковника (последний чин присвоен приказом Гитлера) Андрея Власова, а также генералов и офицеров В. Малышкина, Г. Жиленкова, Ф. Трухина, Д. Закутного, А. Благовещенского и др. Все они были приговорены к повешению 1 августа 1946 года и тотчас же казнены. – Прим. авт. .

В последние дни Родзаевский целыми часами просиживал сидя на полу, в той же позе, что-то раздраженно бормоча себе под нос и время от времени покаянно взрываясь: «Господи, какой же я кретин! Как я мог «купиться» на заверения каких-то там чекистов, на «слово чести» этих закоренелых мерзавцев?! Я ведь сам дался им в руки! Я мог скрываться в этом вонючем Шанхае столько, сколько захотел бы. И мог убираться оттуда, куда глаза глядят! Но я сам, по собственной глупости!..».