Владимир Гурвич - Федеральный наемник

Арсен встал и медленно направился в мою сторону. В руках он держал металлический прут. Я стал учащенно дышать, так, как учил отец Борис.

Арсен заметил это.

— Ты чего это так странно дышишь, Командир? Боишься? Бойся, бойся, можешь не сомневаться, Арсен постарается. Мало тебе не покажется.

Удар металлической палкой по руке вызвал у меня страшную боль. Второй удар пришелся по плечу. Я упал на колени. И все же, несмотря на страдания, я продолжал дышать, с каждой минутой ускоряя темп. Сначала я ничего не испытывал, но постепенно что-то странное стало происходить со мной. Таких ощущений я еще не переживал. Я почувствовал, как комок или точнее непонятного происхождения сгусток стал подниматься у меня внутри все выше и выше. И по мере того, как происходило это восхождение, менялось мое восприятие действительности. Она словно бы уходила от меня, как уходит земля из-под шасси самолета, между мною и ею вдруг впервые возникла некая дистанция. До того мгновения я и мир, который окружал меня, были всегда слитны, ничто не вставало между нами, как между двумя закадычными друзьями. Но сейчас все переменилось, во мне стало стремительно рождаться небывалое чувство полета.

Очередной удар обрушился на меня, он пришелся в шею, задел голову и позвоночник.

И внезапно произошло то, во что я не верил до этого момента. Я увидел себя сверху, распростертого на полу, принимающего удары металлическим прутом. О мое неподвижное тело тушили сигареты, затем палачи затеяли играть в ножички, втыкая острые лезвия в мою грудь и ноги. Я наблюдал за этой пыткой, но никакой боли не чувствовал, наоборот, испытывал незнакомое ощущение легкости, скорей даже невесомости. Словно птица, только без крыльев, я свободно летел туда, куда хотел. А хотелось мне улететь далеко-далеко, прочь от этого ужасного места, где меня подвергают таким страшным истязаниям…

Я почувствовал на своем лице чье-то дыхание, чьи-то руки терзали мое тело. Медленно, с большой неохотой, я открыл глаза. Привычные картины мира возвращались в мое сознание неторопливо и неохотно. Меня не покидало ощущение, что меня насильно возвращают в дом, из которого мечтал убежать всю жизнь.

Я услышал доносящийся словно сквозь вату голос и узнал его; это был голос отца Бориса.

— Слава Богу, вы живы. Я думал, вы уже не вернетесь оттуда.

— Неужели я в самом деле был там? — спросил я так тихо, что сам едва расслышал собственные слова.

— Минуту назад мне казалось, что ваша душа уже навсегда покинула ваше тело. Но вам приказано Им жить.

— Зачем?

— Чтобы однажды соединиться с Ним.

— Но разве я едва не соединился?

Мне показалось, что отец Борис как-то странно посмотрел на меня.

— Мне не хотелось бы вам говорить об этом в нынешней ситуации, но такой, какой вы есть, вы не можете соединиться с Ним. Эту величайшая возможность предоставляется лишь безгрешным душам.

Я почувствовал, как мир с каждым мгновением приобретает все больше привычных черт.

— Понятно, что я недостоин этой чести. Только мне входа нет не только туда, а вообще никуда.

— Я думаю, это не совсем так. Бог оказал вам большую милость, он позволил приблизиться к себе.

— Однако в конце концов я был изгнан из рая. — Я сделал движение, пытаясь встать. И тут же с громким стоном повалился вниз; все мое тело сразу же превратилось в сплошной крик боли. Кажется, не было ни одного участка, которое бы не посылало в мой головной мозг бесчисленные болевые импульсы.

Собрав силы я спросил, что со мной?

— Вы очень сильно избиты, кроме того, у вас ожоги на теле от сигарет. Наверное, есть переломы и внутренние кровоизлияния.

— Я хочу уйти, отец Борис.

По глазам священника я увидел, что он понял меня.

— Больше не получится, — грустно произнес он, — вы очень ослаблены, у вас не хватит сил, чтобы это сделать снова. А если бы даже хватило, то на возвращение их бы не осталось совсем.

— Ну и черт с этим возвращением. Когда так болит тело, оно только мешает.

Я замолчал. Я вынужден был признать правоту отца Бориса, у меня не было сил даже пошевельнуть рукой или ногой, не то что уйти в мир иной через переход в астра. Странно, вдруг подумал я, раньше провожая своих друзей, сослуживцев туда, я само собой полагал, что они уходят в никуда, в бесконечную ночь, где не бывает ни луны, ни звезд, где никогда не восходит солнце. Но отныне для меня эта картина навсегда изменилась; теперь я знаю, там тоже есть жизнь, правда совсем иная; загадочная, непонятная. И главное без боли.

— Вы потеряли сознание, но они долго не могли понять, что с вами творится, — с трудом проникали сквозь завесу боли в мой мозг слова отца Бориса. — Такого они еще не видели. Вы были как труп, только едва-едва заметно дышали. Они принесли вас сюда и стали расспрашивать меня, что с вами, живы ли вы? Я сказал, что не знаю и попросил вас оставить здесь, чтобы разобраться. Вот собственно и весь сказ.

— А где Павел, я не вижу Павла?

— Они взяли его вместо вас.

— Бедный, как ему сейчас тяжело. Я хочу пить.

— Сейчас. Эй! — закричал отец Борис, — дайте нам пить.

Появилось лицо охранника, затем на веревке нам спустили чайник с водой. Но мне удалось отхлебнуть из него лишь несколько капель, так как любое движение причиняло невыносимую боль.

Кажется, я забылся, по крайней мере что происходило в последующие часы не помню. В моем воспаленном мозгу возникали картины прежней жизни. Я видел себя ребенком рядом с отцом, мы сидим на берегу реки и удим рыбу. Он был заядлым рыбаком и едва я встал с колен на ноги, стал брать меня с собой на рыбалку. Это увлечение его и погубило; однажды он провалился под слишком тонкий весенний лед и не сумел выплыть. Затем я увидел Ларису, но не такую, какую встретил в последний раз, а совсем юную, с влюбленными глазами, внимательно следящими за каждым моим движением. Мы идем, держась за руки, то и дело останавливаемся и целуемся.

Картин было много, из самых разных периодов моей жизни. Не впади я в это странное состояние где-то в промежутке между жизнью и смертью, я бы так никогда и не вспомнил многие из этих эпизодов.

Я очнулся от громких криков. Сразу же вернулась боль, мне даже показалась, что она стала сильнее. Но я все же рассмотрел, что происходит. Происходило же совершенно немыслимое; отец Борис орал на Павла.

Павел же выглядел просто удивительно. А удивление вызывало то, что он выглядел как всегда. На его лице не было заметно никаких следов от побоев, да и все его жесты свидетельствовали о том, что он в полном порядке.

Моих сил хватило только на шепот.

— Что случилось?

Отец Борис обернулся ко мне. Его лицо пылало, как костер, на котором сожгли Жанну Д Арк.

— Павел согласился принять ислам! — с возмущением произнес он.