Александр Тамоников - Сирийский эшафот

— Я тоже этого не понимаю, — подал голос Андреев. — В конце концов, существует Трудовой кодекс, четко определяющий, что является прогулом, с какого момента он исчисляется и что за него полагается. Тридцать дней отсутствия на работе! В голове не укладывается.

— Выходит, что на наших депутатов Трудовой кодекс не распространяется, — вернулась эстафетная палочка к Гриду. — Получая запредельные зарплаты, сидя в чистых офисах, живя в бесплатных квартирах, имея кучу преференций и льгот, они, по факту, ничего не производят. Вспомните, сколько эти «творцы» мурыжили закон о допустимом промилле за рулем! То можно выпить банку пива, то нельзя… При этом каждое из решений пытались обосновать с научной точки зрения.

— Да что вы понимаете?! — взвился старлей. — Они — великие люди и заслуживают такой жизни! Они изобрели лекарство от рака и СПИДа, спасли человечество от ядерной войны, создали вечный двигатель, научили людей получать энергию из вакуума, и это далеко не полный список их достижений. Так что — молчать, хомячки! И дружно перед ними преклоняться!

— Ну, а если серьезно, то я не понимаю — они что, не граждане России, что ли? — обиженно бубнил прапорщик. — Почему на них не распространяется действие федеральных законов? Может, мы реально живем в параллельных мирах?..

В половине третьего Павел вышел покурить. Внутри модуля постоянно работали кондиционеры, вентилируя и охлаждая воздух, и все же на улице дышалось легче. Он присел на лавочку внутри шестигранной деревянной беседки и, наслаждаясь табачком, посмотрел в звездное небо.

Погода была чудесная: спокойно, тепло, слабый солоноватый ветерок, дувший с моря, слегка трепал волосы. Странно, но этой ночью даже не беспокоили ревом авиационные двигатели. Да и спецмашины появлялись в поле зрения редко.

Делая последнюю затяжку, Павел подумал: «Как же в этой стране было хорошо, когда не грохотали танки, не гремели взрывы и не трещали автоматные очереди! И чего людям не хватает, чтобы жить в мире и согласии?..»

Вернувшись в номер, он снова лег на кровать и, пытаясь заснуть, отвернулся к стенке.

— …Меньше всего в жизни я хотел бы снова оказаться в школе. Самые отвратительные воспоминания связаны именно с ней, — развивая очередную тему, почти шепотом делился сокровенным Женька Суров.

— Это почему же? Обычно всякий человек хотел бы вернуться в детские годы. Да и учился ты, я слышал, неплохо, — заметил прапорщик.

— Учился я хорошо. Да не в этом дело.

— А в чем же тогда?

— Понимаешь, нигде ребенок не получает столько унижения, как в школе, — я убедился в этом на собственной шкуре. Унижение исходит и от тупых учителей, считающих себя «авторитетами в законе», и от дебилов-одноклассников.

— Что-то в нашей сельской школе я такого не припомню.

— Ты постарше — наверное, в ваше время было по-другому.

— Да, постарше, — со вздохом подтвердил Грид. — Иной раз думаешь: как летит время! А главное, зачем и куда?! Уж лучше бы остановилось, ей богу.

— У меня, Валера, до сих пор дома хранится рисунок на листочке в клеточку — как мог, изобразил классе в седьмом влюбленную парочку на пляже. Мускулистый чувак держит за руку деваху, он в плавках, она в купальнике. Ничего крамольного. Напротив, сплошная идиллия: светит солнце, плещутся волны, песочек, хижины с соломенными крышами, и парочка, глядящая вдаль. В будущее, так сказать.

— И что же?

— А то. Рисунок этот вернули моей матери в кабинете завуча с формулировкой: «Полюбуйтесь, какую порнографию на уроках изображает ваш сынок!» Я стоял рядом с мамой и был до предела возмущен несправедливостью. Ладно, если бы я кого-то избил, стекло кокнул или оскорбил учителя. А то просто нарисовал безобидную картинку, под которой реально не хватало подписи: «Пусть всегда будет солнце!» Моя мама — человек интеллигентный, умный и образованный — молчала. А жирная старая училка, отобравшая мой рисунок, из кожи лезла и брызгала слюной. Это вообще была такая сучка — ты представить себе не можешь! Скандальная стерва, с интеллектом гриба и внешностью деревянной лошадки, с манерой вести дискуссию «я права, а ты заткнись и обтекай» и с привычкой возмущаться любым действием оппонента в духе «да как ты смеешь молчать с таким выражением лица, сволочь?!». С ней старались не связываться, потому что, если человек дожил до полтинника, то перевоспитать его невозможно, а тратить на попытку полчаса своей единственной жизни никто не жаждал. Завуч — ее подружка — возникла в той ситуации не случайно, а потому, что я попытался защищаться, когда училка гнала волну за нарисованную «похабщину». Она меня и до этого с трудом переваривала, а тут такой великий повод!..

«И в моей первой школе в младших и средних классах случались похожие инциденты, — сквозь сон подумал Андреев. — Да… не повезло нам с Женькой с учителями…»

— …Дальше нервотрепка для родителей, угрозы педсоветом и прочие глупости, — продолжал тот. — Я много чего могу вспомнить «прекрасного» из своих школьных лет. Никогда потом такого не было — ни в серьезном спорте, ни в институте, ни в армейской службе.

— Ты, видать, потому и свалил в армию, чтобы педагогом не стать? — с иронией поинтересовался прапорщик.

— И поэтому в том числе. Знаешь, Валера, что я тебе скажу? В педагоги вообще идут не по призванию, а лишь по той причине, что пединститут — вуз, куда проще всего поступить. Кто туда идет? Девочки из сельских школ с не шибко сильными знаниями, и еще потому, что учитель в их местности — уважаемый человек. Это на подкорке у всех сельчан прошито. Генетическая память с позапрошлого века, когда деревня поголовно была безграмотна, кроме трех человек: попа, фельдшера и учителя.

— Согласен, было такое дело. И кто ж еще поступает в твой институт?

— На факультет физического воспитания идут спортсмены вроде меня. Единственный сильный факультет — иняз. Там действительно требуется знать языки.

— А пошто тебя та училка невзлюбила?

— Она русский и литературу преподавала, а грамотно выражать мысли не умела. И ошибки орфографические на доске делала. Я однажды ее поправил, а она с издевкой: «Ты еще словарь на урок принеси». Я принес, открыл нужную страницу и показал правильное написание того слова. Она заткнулась, но затаила злобу и при каждом удобном случае гнобила. В общем, рисунок тот я сохранил на память, чтобы показать его своим будущим детям. Показать и объяснить, что современные педагоги не могут быть для них абсолютными авторитетами. А современная школа — это только то, через что мы все просто вынуждены проходить.

— А что же сталось с той училкой?

— А чего ей сделается, если они там все такие были? Надеюсь, ее мучили кошмары, и она кармически расплатилась за крушение моих детских идеалов…