Александр Жиров - Черный амулет

— Город обезличивает человека, — возразила девушка. — Заставляет всех жить по одному распорядку, — например, работать с девяти до шести. Город заставляет всех выполнять одни и те же правила, — например, правила дорожного движения. Город ломает человека, подавляет.

Горожанам ничего не остается, как быть жестокими и безразличными.

Борис свободной рукой обнял ее плечи. Они удалялись от станции едва заметной в траве тропкой. Здесь росли огромные липы. Запущенная липовая аллея графской усадьбы. Усадьбу давно сожгли, и деревья остались единственными свидетелями позапрошлой жизни.

— А я узнаю тебя, — ответил Борис, прикоснувшись губами к ее розовому ушку. — Все та же отрешенность. Ты сама по себе, а весь мир сам по себе. По-прежнему читаешь стихи?

— Конечно, — серьезно кивнула она. — Стихи — мое спасение. Они всегда со мной.

— И даже в такую рань?

Она остановилась, раскрыла сумочку и достала тяжелый том. Борис увидел: «Марина Цветаева. Избранное».

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — сказала Лариса. — Думаешь, какой смысл в том, чтобы читать сотни раз одни и те же строки.

— Да. Это правда. Я так думаю. Какой смысл?

Они стояли лицом к лицу среди исполинских лип. Борис разжал руку, и их с Кофи дорожные сумки неслышно свалились в траву. Он провел пальцем по ямочке на щеке девушки. Ямочка растянулась в стрелку. А Ларисины губы — в улыбку.

— Есть люди, в которых стихи вливаются, словно музыка. Но в зависимости от настроения эта музыка всякий раз звучит в душе по-иному. Поэтому нельзя сказать, что я читаю одни и те же строчки. Хотя со стороны это выглядит именно так.

— Лариса… — Борис поднес к губам ее руку и перецеловал по очереди все пальцы. — Ты стала еще восхитительнее. Тогда ты была задумчивой и молчаливой.

Поэтому мне было трудно тебя понять.

Да и был я еще совсем балбес. Шестнадцать лет. Теперь ты можешь так гладко все объяснить…

— Тогда я была только студенткой, а теперь профессиональный педагог, — снова улыбнулась она. — Я просто обязана ясно излагать мысли. А то меня дети не поймут.

— Дети? — осторожно уточнил Борис.

— Ну да, дети. Я ведь в школе работаю… А, ты хотел узнать, нет ли у меня своих детей? Пока нет. Я хотела бы, чтобы у моих детей был отец.

— Такой же тонкий ценитель поэзии?

— Нет. Такой же чокнутый.

— Ты прелесть, — только и сказал в восторге Борис.

А затем нежно поцеловал ее в губы. Ее руки легли ему на шею и затылок. Стали гладить коротко стриженные волосы. Рука Бориса прижалась к Ларисиному бедру и поползла снизу вверх.

По треугольному выступу лобка. По животу, по узкой талии… Наконец рука Бориса прибыла на промежуточную станцию назначения. На большую упругую грудь.

Они так и стояли, не разнимая губ. Ее дыхание участилось. А одна рука оставила затылок парня и забралась под его куртку. Обследовала обе лопатки. Устроилась во впадине позвоночника. И, словно по перилам, скатилась на пояс джинсов. Узкая женская ладонь юркнула внутрь.

Борис оторвался от ее губ и приник к груди. Его язык ласкал плоть девушки сквозь двойной кордон ткани. Руки уже орудовали под строгой учительской юбкой.

— Давай отойдем, — услышал Борис задыхающийся шепот.

Они отпрянули друг от друга и заозирались. Сторонних наблюдателей не наблюдалось. Борис подхватил чертовы сумки и увлек Ларису в глубь аллеи по ковру из опавших листьев.

Там он расстелил куртку Кофи и добавил к ней свою.

— А твой плащ мы аккуратно положим поверх сумок, — сказал он, целуя девушку и помогая ей раздеться.

Они стянули с себя лишь самое необходимое. Она — туфли, колготки и трусики. Он — кроссовки, джинсы и плавки.

Ураган страсти вымел из души Бориса деда Костю.

Спустя четыре года Борис вновь вонзился в нее. Словно вернулся после долгого путешествия домой. Она издала короткий вскрик. У него даже не возникло мысли надеть презерватив.

Если бы Лариса попросила — надел бы. Она не только учила в школе детей.

Она была его учительницей. Первой учительницей. Она была его гуру…

Борис сдерживался из последних сил.

Чтобы отвлечься от преждевременного финала, он даже вызвал воспоминание о позавчерашней роковой рыбалке. Это помогло ровным счетом на десять секунд.

— Давай ты сверху! — взмолился он. — А то не вытерплю…

Лариса перевернулась, выскочила из объятий и повалила Бориса на спину. Настал ее черед. Если в общественном транспорте час пик не предвещает ничего хорошего, то в сексе все его ждут с нетерпением. И этот пик должен был вот-вот наступить.

Девушка, теряя над собой контроль, застонала. Меньше мыслей, меньше самоконтроля — и все получится! Рот Ларисы по-рыбьи хватал воздух. Глаза закрыты.

Сквозь накатывающее наслаждение Борис любовался ее лицом.

От разгоряченных тел шел пар.

Сидя над отверстием в доске сортира, взмокший после бега и прыжков Кофи быстро обсыхал. Слабо пахло дерьмом и аммиаком. «Аммиак выделяется из мочи при разложении мочевины», — вспомнил Кофи институтскую науку. Пот испарялся, и от этого становилось все холоднее.

Вождь уже начал жалеть, что примчался сюда без куртки.

Хорошо, если было градусов десять.

Кофи стал думать о далеком Губигу. Там в тени сейчас под тридцать пять. Все-таки каким неженкой создан человек! В десять градусов без одежды очень холодно. В тридцать пять чересчур жарко. Двадцать пять плюс-минус пять градусов — вот и весь интервал комфорта.

Тонкий слух жителя тропиков различил сквозь бешеный лай какие-то звуки.

Вождь выгнал из головы отвлеченные рассуждения, за которыми так любят убивать время белые Недобрая улыбка искривила большие коричневые губы.

Он приник глазом к щели. По бетонным плиткам дорожки к нему приближалась Любовь Семеновна Кондратьева. Постариковски медленно. Кофи выпрямился и вжался спиной в боковую стенку сортира. Так, чтобы в первый миг его не было видно.

Дверь распахнулась. Любовь Семеновна привычно сделала один шаг и собиралась сделать другой. Рукой она уже тянула за собой дверь, чтобы закрыться.

В этот миг она осознала, что не одна здесь. Ее пронзил ужас. Тонкий звук вырвался изо рта. Она хотела крикнуть: «Костя!» Дверь захлопнулась под неистовый лай верного Тузика, и кабинка вновь погрузилась в вонючий полумрак.

Старушка вдруг разглядела оскаленное черное лицо. Свирепое и беспощадное.

Тут же стальные пальцы впились в морщинистую шею.

Любовь Семеновна поняла, что мужа ее нет в живых. Эта мысль была последней. Она инстинктивно взметнула ручки к шее, чтобы разжать стальные пальцы.

И обмякла. Кофи убрал руки. Пенсионерка АО «Заря» Кондратьева сползла к его кроссовкам.

Вождь огляделся. Ага, вот то, что ему нужно! Он ухватился обеими руками за доску, в которой было вырезано отверстие. И дернул изо всех сил.