Александр Звягинцев - Сармат. Кофе на крови

— Обложи-и-и-ли, су-у-уки! Ата-а-ас, кенты-ы-ы-ы!

Охваченные внезапной паникой зеки перепуганным стадом бросаются через луговину к обрывистому берегу реки. Автоматные очереди за спинами усиливают их панику, убыстряя их бег. Достигнув реки, они растерянно мечутся по крутому берегу. Впереди под обрывом — лавина несущихся льдин, отделенная от береговых камней широкой полосой черной воды. Позади и с боков неумолимо приближающиеся рослые мужики в краповых беретах с закатанными по локоть рукавами... Выхода нет...

У одного из зеков, видимо, не выдерживают нервы, и он от живота пускает в наступающих длинную, неприцельную очередь и тут же валится на камни, сраженный ответными выстрелами.

При виде близкой смерти, дымящейся на ветру крови у большей части беглецов пропадает охота сопротивляться дальше. Многие из них бросают оружие и по неистребимой лагерной привычке сбиваются в плотную кучу, с ужасом и отвращением глядя на приближающиеся «краповые береты».

— Хана, кенты! — сипит худющий зек с белыми остановившимися глазами. — На нас спецназ спустили! Для натаски мы, заместо кроликов! Хана!

Огромный, похожий на стоящую на задних лапах гориллу заключенный с впалыми глазницами, схватив автомат, петляя, бежит к густым ивовым кустам у края луговины. Очередь из пулемета, как плугом, вспарывает перед ним землю. Зек останавливается и пятится назад к толпе оцепеневших собратьев. Все ближе и ближе «краповые береты». Они наступают спокойно, неумолимо, как смерть. И по-прежнему выхода нет...

— В психическую идут, как в кино про Чапаева! — слышится из обреченной толпы.

— Братаны, сукой буду — замочат! — тонко кричит зек с белыми полотняными глазами. — Мы им живые не в мазу-у-у-у! Всем, всем вышак, братаны! В Ухте уже такое было-о-о-о!..

Похожий на гориллу заключенный отшатывается от белоглазого и вдруг с диким, каким-то нечеловеческим воплем бросается с обрыва в реку. Подчиняясь страху и стадному чувству, остальные беглецы следуют за ним.

«Краповые береты», добежав до берега, не сговариваясь, бросаются туда, где в черных засасывающих воронках и в крошеве льда беспомощно барахтаются люди со стрижеными затылками. Тех, которых еще не успела поглотить ледяная стихия, они выдергивают из объятий реки и вытаскивают на берег.

Стриженые затылки обреченно-покорно подчиняются их воле. Только троим зекам все же удается преодолеть полосу кружащейся, вскипающей бурунами воды и вплотную приблизиться к несущимся льдинам. Одного из них сразу же подминает под себя серо-голубым брюхом вынырнувшая из глубины ледяная плита, но двое — белоглазый и похожий на гориллу — успевают схватиться за ее ломкий край и выбираются на шершавую поверхность. С другого края, к их удивлению, на льдину выбирается Сарматов. Белоглазый издает вопль и, не раздумывая, прыгает на проносящуюся мимо льдину. Похожий на гориллу зек, убедившись, что момент для прыжка упущен, выхватывает из-за голенища сапога нож и, ощерясь на Сарматова гнилым ртом, идет прямо на него.

— Не тебе, тля ментовская, вора в законе Сеню Гнутого под вышак ставить! — сипит он, полосуя ножом воздух перед отступающим Сарматовым. — Щас раком у меня станешь, щас повертишься на перышке!.. Петушком откинешься, волчара позорный!..

Отступая, Сарматов оскальзывается и падает спиной на льдину. Сеня Гнутый прыгает на него с занесенным для удара ножом, но ботинок Сарматова входит ему в пах, и зек, пролетев по инерции вперед, пашет небритой физиономией по ледяным застругам.

Сарматов до хруста выворачивает его руку, разрезает сзади на нем штаны и ставит на колени. От страшной боли в плечевом суставе Гнутый воет надсадно, по-волчьи.

— Кто побег сладил? — кричит ему в ухо Сарматов. — Колись, Гнутый, или на корм рыбам без молитвы поминальной!..

Гнутый воет еще громче, еще надсаднее. Свободной рукой Сарматов сдавливает кадык на его горле, и Гнутый перестает орать, захлебнувшись болью.

— Ну, Гнутый, ну! Покупай свою жизнь поганую, пока я не передумал! Кто все устроил? Через кого?..

— Двое с зимнего этапа... Кавказцы... За бабки через начальника оперсос... Подставка ваша ментовская эти кавказцы, бля буду! — не выдержав адской боли, выталкивает из себя Гнутый.

— Поздно ты догадался, Гнутый! Душ десять на тебе, мразь! — говорит Сарматов и ударом ноги в голый зад сбрасывает зека подплывшим Бурлаку и Алану.

Взвод Савелова по береговому обрыву подтягивается к основной группе. Река в этом месте делает поворот, из-за которого медленно выплывает льдина, на которой перетаптывается длинная фигура белоглазого зека.

Сарматов, Алан и Бурлак выскакивают на каменный гребень и, увидев вскинувшего автомат Савелова, вразнобой орут:

— Не стреляй, Савелов, возьмем его!

— Отставить!.. Не стреляй!..

— Возьмем!

Савелов бросает взгляд в их сторону, но, будто не слыша, приникает к автомату.

— Приказываю не стрелять! — орет Сарматов.

Словно в ответ на его слова грохочет длинная автоматная очередь, и зек на льдине, раскидывая в стороны руки, покорно валится лицом вниз. Сарматов, Алан и Бурлак останавливаются, натолкнувшись на невидимую преграду. Насвистывая, к ним подходит Савелов и удивленно спрашивает:

— Вы чего, мужики? Приказано же было — живыми или мертвыми... Я и...

Увидев их заледеневшие глаза, он отшатывается:

— Вы что, ребята?

— Лейтенант, ты добивался перевода в Москву? — бесцветным голосом спрашивает Сарматов.

— Я добивался?.. — непонимающе переспрашивает Савелов.

— Рапорт на отчисление из отряда сам подашь или это сделать мне?

— Рапорт? — бледнеет Савелов. Встретившись еще раз с застывшими глазами Сарматова, он через паузу произносит:

— Сам...

Повернувшись, Савелов медленно уходит вслед за взводом, а они остаются стоять на каменном гребне.

— Сармат, нас-то за что на этих? — после затянувшегося молчания спрашивает Алан.

Сарматов молчит, смотрит туда, где черным крестом на белой поверхности уплывающей льдины распростерта фигура человека. Алану отвечает Бурлак:

— За что?.. А чтобы, как в банде, кровью нас повязать!..

— И ты согласился, командир?.. — переводит Алан взгляд на Сарматова.

— А кто его согласия спрашивал?.. — усмехается Бурлак.

Сарматов, не сводя взгляда с уплывающей льдины, тихо произносит:

— Крест...

— Что? — в полном недоумении переспрашивает Алан.

— Крест это, понимаете?.. Крест на всю жизнь!.. — тоскливо повторяет Сарматов.

— Да уж!.. — соглашается Бурлак. — Никуда не денешься!..

Алан опускает голову и тяжело вздыхает.

Башмаки оставляют глубокие следы на подталом, рыхлом, точно изъеденном кислотой снегу. Пронизывающий ветер воет, как в аэродинамической трубе. Качается над перевалом нестерпимо яркое солнце, которое, кажется, в этом краю не исчезает за горизонтом никогда.